По ту сторону рассвета. Книга первая. Тени сумерек - читать онлайн книгу. Автор: Берен Белгарион cтр.№ 200

Маэдрос сидел в другом кресле. Те, кто хорошо его знал, прочли на лице вождя желание поговорить с братьями наедине — и постепенно аула опустела. Остались только пятеро, связанные воедино родством и клятвой.

Братья молчали, лишь треск пламени в камине нарушал тишину зимнего покоя. Наконец, старший заговорил — но сказал совсем не то, чего от него ждали.

— …Он предложил мне проверить его слова под пыткой. Во что же я превратился, если мне предлагают такое… и я почти соглашаюсь.

— Маленький наглец, — фыркнул Карантир. — Он знал, что ты не согласишься, вот и все. Он ничем не рисковал.

— Неужто? — усмехнулся Маглор. — А мне показалось, он рисковал свернуть себе шею.

— Он знал, что Майтимо его остановит.

— Ты плохо знаешь смертных, брат, — возразил Амрос. — Они способны лгать языком, но не телом. Мальчик и в самом деле думал, что приговорен.

— Он честен, в этом никаких сомнений быть не может, — подвел итог Златокователь. — Но он может быть обманут, Майтимо. Эта опасность остается, и пренебрегать ею нельзя. А ты уже дал согласие. Дал слово.

— Вот именно! — подхватил Карантир. — Брат, что с тобой происходит? Сначала к тебе приходит этот безумный Беоринг — и ты, вместо того чтобы спустить его с лестницы, вступаешь с ним в союз. Потом оказывается, что он перекинулся к Морготу — что ж, туда и дорога. Договор можно считать расторгнутым, собственные люди Беоринга отреклись от него! Но нет, к тебе пришел оборванный рыжий щенок — и ты растаял как масло в кипятке. Что с тобой, брат?

— Вот это, — Маэдрос вскинул железную руку. — Она болит, Морьо. Ночами мне снится, что она у меня есть. По-прежнему сильна и послушна. Я рисую ею, брат. Я вывожу иглой по воску тончайший узор — а потом осторожно обливаю поверхность кислотой и смотрю, как пузырится серебро… А потом я граню камни и вставляю их в глаза зверей и в чашечки цветов, и они играют на солнце, как красное и белое вино, и заклятье по ободу кубка делает запах и вкус питья острее и глубже… Но сны уходят, наступает утро… Я открываю глаза и вижу на подставке у постели — вот это мертвое железо… Я устал ждать, брат.

— Но это не повод кидаться без оглядки в драку! А если посланное тобой войско пойдет прямо в западню?

— Тогда это будет моя последняя битва, — спокойно ответил Маэдрос. — Никого из вас я с собой не зову: слово давал я один.

— Ну уж нет, — Амрод и Амрос сказали это в один голос, как в детстве, и все пятеро, как бывало, не удержались от смеха.

— Вместе мы хоронили деда и клялись, — проговорил Маглор. — Вместе хоронили отца и повторяли клятву. Вместе замарали руки кровью родичей, а души — предательством. Если судьба решила посмеяться над нами, и предатели в свою очередь окажутся преданы — мы и это разделим на всех.

— Я против, — Карантир встал и зашагал по комнате. — Не говоря уже о том, что вы забыли спросить мнения средних. Или их мнение больше ничего не значит?

— Не то чтобы они часто беспокоили нас своими советами, — как бы в сторону проговорил Маглор. — Что ж, ты, Карантир, останешься, и еще двое — чтобы исполнить Клятву…

— Как кстати ты вспомнил о Клятве! — Карантир на миг застыл, издевательски-картинно воздев руки к небесам. — Может быть ты вспомнишь еще и о том, что смертному за верную службу обещан Сильмарилл? И он, как бы то ни было, намерен завладеть одним из Камней?

— Пока Сильмарилл не в его руке — нам он не враг, — напомнил Амрод.

— Сильмарилл никогда не будет в его руке, потому что Моргот скорее расстанется с жизнью, чем с Камнями! Кто-то из нас сходит с ума, братья. Почему сейчас? Если тебе так уж не терпится подраться, Нэльо, если тебе вконец надоела жизнь, Кано, если Wenin все так же готовы за вами в огонь и в воду — то почему именно сейчас, когда все воняет предательством? Почему не немного позже, не тогда, когда все станет ясно?

— Ты слишком много общался с гномами, Карантир, — сощурился Маэдрос. — И, как видно, заразился от них жадностью и осторожностью. Никогда не бывает все ясно. Или, если хочешь, так: все ясно становится лишь тогда, когда слишком поздно что-либо менять. Когда колышутся трупы на волнах, или горят корабли, или поганый орк запихивает тебе в рот кнутовище — вот тогда все ясно: не надо было делать того, что ты сделал. Беда лишь в том, что действуешь ты или ждешь — все равно становится слишком поздно. Я предпочитаю действовать.

— Ну что ж, — Карантир остановился; лицо его было темно, ноздри раздувались. — Если я слишком много общался с гномами, то ты, брат мой — со смертными. Вспомни, куда это привело Финрода, — и, развернувшись, он вышел, не позаботившись закрыть за собой дверь.

* * *

Сирион не замерзал. Тонкие, ломкие края льдов, сковавших берега, тянулись друг к другу через реку — но не могли сойтись, разделенные протоком быстрой, темной воды.

Не соприкоснуться,

Не встретиться

Нашим рукам,

Как стеблям осоки

Не переплестись.

…Илльо глядел в окно, ожидая, задаст ли Гортхауэр еще один вопрос о делах в Дортонионе или отпустит его наконец-то. Оставался только один предмет, который они еще не обсудили…

— …Ну, а что наш подопечный? — спросил Гортхауэр.

— Он пьет, — поморщился Илльо.

Это был именно тот вопрос, которого он ждал и боялся.

— Надо думать, он еще и ест, — пошутил фаэрни (54).

Илльо улыбнулся — Гортхауэру не так часто удавались шутки, понятные смертным.

— Он сделал вместе с Эрвегом все, что мог. Если бы ты позволил мне дать ему под начало хотя бы сотню стрелков…

— …То он бы скоро имел сотню людей, всецело ему преданных, — с улыбкой сказал Гортхауэр.

Илльо сам понимал, что это рискованно.

— У него было бы меньше времени бездельничать и пить. Он превращается в полное ничто, Гортхауэр. В… Этиль сказала — в Болдога, и я с ней согласен. Неужели ты этого хотел?

Гортхауэр поднялся из кресла и подошел к Илльо, встав рядом с ним у окна.

— Илльо, — мягко сказал он. — Тебе не в чем себя винить. Ты сделал все, что мог. Предложил ему величайшую в мире честь — он отказался. Кого винить? Либо он принял бы твое предложение, либо стал тем, чем становится сейчас. Может быть, это покажется тебе жестоким, но мне все равно. Я хотел, чтобы он послужил Короне — и он послужит. Способ он при этом выбрал сам. Ты ведь объяснял ему, что долго он не продержится?

Илльо кивнул.

— Беда многих людей в том, что они думают, будто можно наполовину остаться верным, — Гортхауэр зашагал по залу в обратном направлении. — Вслух они произнесут то, что от них требуется, будут делать, что прикажут, но там, в глубине, в душе — сохранят верность своим прежним убеждениям… Когда они поймут, что не получается — уже слишком поздно. Убеждения, которые они так заботливо хранили, сами судят их, сами приговаривают и сами казнят. Берен уже мертв, Илльо. Нельзя сохранить половинку души, можно только сжечь то, чему поклонялся и поклониться тому, что сжигал. Запомни это на всякий случай.