Полумертвые души. Люди из пригорода - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Никшич cтр.№ 37

Черт, чуя, что дело может кончиться плохо, решил провести, как выразились бы в Раде, поименное голосование.

– Мотречка, ну неужели тебе не хочется вечно любоваться солнышком и птичками, – заворковал черт, – голубым небом и славными парубками? Кушать ленивые варенички в сметане, кутью и всякие прочие лакомства? Ну неужели? Ни за что не поверю…

Черт, правда, забыл добавить, что он пообещал бессмертие, но не вечную молодость, но присутствующие, хотя и не до конца понимали, в какую ловушку он пытается их заманить, но нутром чуяли, что от него следует держаться подальше.

– Нет, – ответила вдруг Мотря после долгой паузы, когда собравшиеся уже решили, что она не собирается отвечать. – Не нужно мне твое сатанинское бессмертие, ты и так, когда я гадаю, всякий раз высовуешь свою рогатую харю, пугаешь меня и путаешь все карты. Да и на что мне бессмертие? Нет у меня опоры, как у крученого паныча, который не нашел, за что уцепиться, и бьется в отчаянии под порывами ветра, который то пребольно ударит его о землю, то заставит по ней стелиться, чтобы от него спрятаться… Некому за меня заступиться, да, видать, никогда и не будет… Нет, не нужно мне твое бессмертие, черт, да и ты давай, честно говоря, убирайся отсюда, нечего тебе ловить в свои гнусные ловушки наши души. Не про тебя они. А ты, Тоскливец, чего молчишь? Разве ты его приглашал? И как ты мог усадить нас с ними за стол?

Сказав все это, Мотря оскорбленно надула хорошенькие губки, а ее рыжая грива, скрученная по поводу вечеринки в подобие прически, негодующе заколыхалась. Гапка молчала, потому что сказать ей было нечего и потому что она подозревала, откуда на нее снизошла вторая молодость, которой ей никак не удавалось по-настоящему насладиться. Дваждырожденный тоже молчал, но все ближе придвигал Святое Писание к чертяке, замаскировавшемуся под Голову, и тот, чувствуя над собой его силу, сжимался, как засохший орех, и покрывался морщинами прямо у них на глазах. Благородная дородность Головы уступила место худобе, одежда вдруг упала на пол, и нечистый исчез с их глаз, одновременно с ним исчезла и вторая Клара. Запахло серой да так сильно, что пришлось открывать дверь, чтобы проветрить. За стол садиться теперь уже никому не хотелось, и все согласились, что пора расходиться по домам.

– А ты почему не попросил у черта бессмертия? – спросила Мотря, когда Богдан провожал ее домой. – Сидел бы себе и читал свои книги, я ведь знаю, что у тебя ими все завалено, не знаю, где ты их только берешь…

Дваждырожденный немного помолчал, потому что понял, что вопрос этот Мотря задала ему не просто так.

– Видишь ли, Мотречка, – сказал он, поглядывая на молодой месяц, лукаво выглянувший из-за туч, и на звезды, которые, казалось, внимательно прислушивались к их разговору. – Я думаю, что настоящее бессмертие, это скорее страшно, чем весело, потому что все твои друзья умрут и ты будешь жить среди чужих людей и слушать новые, быть может, непонятные тебе разговоры, и кто знает, рано или поздно ты, может, и захочешь умереть, но будет поздно и тогда-то и начнется та пытка, которую черт хотел нам устроить. Нет, Мотря, мне нужна одна жизнь, но такая, чтобы рядом был человек, который меня любит и понимает. И он вдруг крепко обнял Мотрю и попытался ее поцеловать. К его удивлению, она не стала сопротивляться, и проходивший неподалеку осанистый Голова со своей молоденькой женушкой от зависти только причмокнул, а про себя выругал Гапку за ее бессердечность.

А в доме у Тоскливца тем временем пол ходил ходуном и утлое суденышко его жизни грозило вот-вот перевернуться и утащить Тоскливца на глубокое, холодное дно.

– Так, значит, чулочки Гапке купил. Так? А мне что приготовил? Пьяную вечеринку за мой же счет да еще с чертом и его подружкой? Чтобы все село потом говорило, что мы знаемся с нечистой силой и люди плевали нам вслед?

Клара все подступала к нему с кулаками, силу которых ребра Тоскливца не раз уже испытывали на себе, и он решил было запереться в шкафу и выждать там, пока она сменит гнев на милость, и уже было открыл его, но что-то помешало ему в него влезть. Тоскливец ощупал препятствие и вытащил ржавый автомат, которым пугал его черт. Клара, увидев автомат в руках у тупо улыбающегося супруга, рухнула на колени и истерично завопила:

– Прости меня за то, что от усталости и нервов обидела тебя! Признаю, что погорячилась, и все, что сказала – беру обратно.

Таких слов Тоскливец от Клары, разумеется, никогда и не слыхивал, он самодовольно осклабился и расслабился, и Клара тут же углядела, что автомат-то у него сплошь покрыт рыжей ржавчиной и стрелять никак не может. И она встала, словно второй раз на свет народившись, и опять стала надвигаться на Тоскливца.

– А ты почему бессмертия не попросил, а? Признавайся! Признавайся! Неужели ты, идиот, не хотел бы со мной целую вечность вот так рядом, по-хорошему… Говори!

Она совсем забыла, что Тоскливец с детства усвоил тот урок, что молчание – золото или, по крайней мере, конвертируемая валюта. Кроме того, Тоскливец никогда не задумывался о бессмертии, оно казалось ему чем-то связанным с церковью, которую он избегал, потому что там ему не только ничего не платили и не предлагали под столом, а наоборот, просили пожертвований. И когда черт предложил бессмертие, Тоскливца захлестнула волна жадности и ему показалось, что целую вечность у него будут что-нибудь отбирать. Сама мысль об этом была ему совершенно невыносима, и он тогда промолчал. Но теперь, все хорошенько взвесив, он решил, что опростоволосился и дал маху, потому что бессмертие можно понимать и как возможность целую вечность что-нибудь копить. И то, что ему принадлежит сегодня, через пятьсот лет превратится в бесценный антиквариат, и кто знает, может быть, он через десять тысяч лет перещеголял бы Ротшильда… И причем к его бессмертию Клара? Во-первых, она всегда в отъезде по своим делам, которые приносят не прибыль, а одни неприятности, а во-вторых, ведь у него есть вечно молодая Гапка. Вот если бы бессмертием наслаждаться с ней и при этом вечно трясти скупых мужиков, то жизнь тогда имела бы какой-то смысл. Но он молчал, ведь не мог же он поделиться с Кларой своими мыслями о Гапке. Его молчание окончательно взбесило Клару, потому что свидетельствовало о его преступном нежелании провести вечность с ней, но драться ей тоже перехотелось. И она стала готовиться ко сну. Но тут автомат, который все еще держал Тоскливец, вдруг выстрелил и что-то тупо ударило Клару между аккуратненьких лопаток.

– Ой, мамочка! – вскрикнула Клара. – Убил-таки меня, поганый выродок. Она побледнела и потрогала себя рукой – рука покрылась чем-то красным и Клара чуть не грохнулась в обморок. Но по какой-то ей неведомой пока причине больно ей не было, и она стала рассматривать тот предмет, которым выстрелил в нее Тоскливец. К ее удивлению автомат выстрелил в нее сочной сосиской, один край которой был вымазан вкуснейшим кетчупом, а на втором золотыми искрящимися буквочками было написано – «бессмертие». «Так вот оно что, – подумала Клара, – автомат стреляет сосисками, которые дарят бессмертие… Так ведь это же состояние…». И она вцепилась в бесценный инструмент и стала тащить его к себе за ствол, но с другой стороны к нему присосался Тоскливец, который потел, краснел и волновался и никак не хотел расстаться с тем, что неожиданно ему, именно ему, а не Кларе преподнесла судьба. Кто знает, может быть, теперь карьера сельского писаря останется в его смешном прошлом, а ему уготовано блестящее будущее. Нет, упустить свое счастье он никак не мог и упрямо тащил автомат к себе, но тут раздался уже не выстрел, а треск и ржавое орудие бессмертия разломалось на две части – ствол остался в руках у Клары, приклад – у Тоскливца. Несколько сосисок, вероятно, последних, упали на пол, и Тоскливец, отбросив остаток оружия, бросился их собирать. Супружница последовала его примеру. Теперь они дрались уже из-за сосисок. Клара в молодости увлекалась дзюдо, и это не раз помогало ей в супружеской жизни. Помогло и на этот раз. Тоскливец, как оказалось, не был готов к захвату за гениталии и, закрутившись на месте, как обезумевшая юла, рухнул в угол с таким стуком, словно туда швырнули мешок с костями. Клара загребла все три сосиски и надежно спрятала их в снегу за домом, для уверенности прикрыв тайник глыбой льда. Она тут же возвратилась в дом и обнаружила, что плотно поужинавший супруг спит на полу непробудным сном. Клара немало потрудилась, пока ей удалось переложить его на постель: сначала она пододвинула его параллельно к супружескому ложу. Затем она попыталась втащить на постель его ноги, и это ей удалось, но когда она перешла к верхней половине супруга, то непокорные ноги опять съехали на пол и при этом пребольно ударили ее по голове. Так продолжалось не меньше часа, и при этом Тоскливец, как читатель уже догадался, старательно изображал на лице глубокий сон. Он хотел, чтобы Клара выбилась из сил и поскорее заснула, а он тогда отправился бы во двор и по ее следам нашел, куда она положила заветные сосисочки. Так и произошло. Клара в полном изнеможении, как зомби, грохнулась в кровать и тут же заснула, а коварный Тоскливец напялил на себя шубейку и отправился во двор. Молодой месяц светил изо всех сил, и следы супружницы четко просматривались на свежем снегу. Они привели его к глыбе льда, но оказалось, что он опоздал, потому что вокруг нее было множество собачьих следов, а под глыбу в снегу был проделан лаз. Тоскливец откатил ее в сторону, и его худшие подозрения тут же нашли подтверждение – в тайнике не оказалось ничего, кроме собачьего дерьма. Но тут страшная мысль пришпилила его на мгновение к снегу, как игла коллекционера пришпиливает трепыхающуюся бабочку, – Клара заподозрит его в том, что это он взял сосиски и тогда… Тоскливец бросился в хату. В морозилке у него были припасены три сосиски, пусть немного не такие, как те, которыми выстрелил автомат, но ведь можно все свалить на дьявольские козни. Тоскливец тщательно, проклиная весь собачий род, вычистил тайник и положил в него то, что принес. Затем он постерег его немного, чтобы убедиться, что собака-воровка не возвратится к тому месту, где она нашла его, Тоскливца, coкровище. Без бессмертия и денег возвратился Тоскливец в хату, которую мысленно уже успел поменять на виллу на Лазурном берегу, и улегся возле половины, нос которой изображал что-то наподобие первого паровоза.