Лабух - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Молокин cтр.№ 66

Похоже, Лабух на расстоянии был куда полезнее для бизнеса деловых, чем Лабух в деле. Ну что же, подумал Лабух, наверное, так оно и есть, а вслух сказал:

— Спасибо за заботу, Густав, я подумаю. А пока, извини, мне надо выспаться, так что до встречи!

— Ну бывай, — Густав полез в джип, „за ним погрузилась свита, причем девицы с сожалением посмотрели на Лабуха: вот, мол, дурак, упустил таких девочек, такую халяву прохлопал, эх ты, а еще герой!

Лабух подождал, пока джип скрылся из вида — надо же все-таки быть вежливым — и не торопясь вернулся к себе в подвал.

Спать, честно говоря, совсем не хотелось. После текилы мысли стали прозрачными, словно апрельское утро, чемоданчик с деньгами казался чем-то совершенно обычным — подумаешь, деньги, что мы, денег не видали? Да к нам раз через раз такие чемоданчики приносят, вон сколько пустых валяется. Мы их сдаем и пиво покупаем. И все-таки деловые, оплатив работу Лабуха, как бы подвели некую черту под его существованием в этом городе. От этого возникало пока еще неопасное и не тоскливое ощущение собственной ненужности.

Лабух открыл бархатный кофр и достал семиструнную гитару. Вот она, знаменитая цыганская гитара-невеста, гитара, без которой цыгане становились просто назойливыми и наглыми попрошайками, торговцами наркотой, а то и вовсе бандитами; Гитара, без которой не было цыганам пути-дороги, не было цыганского счастья. Заветная гитара.

— И что же мне теперь с тобой делать, а, голубушка? — пробормотал Лабух, не решаясь взять в руки чудо о двух грифах. Чужое чудо. — Не в шкафу же тебя прятать.

Наконец, решившись, он все-таки взял гитару и осторожно попробовал строй. Он уже почти отвык от цыганского строя, но пальцы сами собой вспомнили полузабытые аккорды.

Гитара немного сопротивлялась, потом сдалась и рассыпалась звонкими переборами, хотя, по правде говоря, ну какой из Лабуха был цыган?

Три доли, доли — раз!

Три доли, доли — два,

Три доли, доли — шай-барэ!

— Неважно у меня обстоят дела с цыганским, — констатировал Лабух. — Придется подучить, а то неловко как-то.

Он отложил гитару и закурил. Гитара хотела, чтобы на ней играли, гитара звала того, кто сможет это делать, но брать чужой инструмент в руки еще раз Лабуху почему-то не хотелось.

— Прости, красавица, — он ласково погладил гитару по грифу, — все дело, наверное, в том, что ты не моя, а у меня никогда ничего толком не получалось ни с чужими гитарами, ни с чужими женщинами.

Лабух бережно спрятал гитару в кофр, запер чемоданчик с деньгами и ногой задвинул его под кровать. Потом снова вытащил, достал пачку кредиток и бросил на кровать, а на освободившееся место пристроил дареный мобильник вместе с цепью. После этого попытался закрыть чемодан, но тот никак не хотел закрываться — мешала цепь. Лабух, чертыхаясь, отстегнул цепочку от мобильника и повесил на шею. Потом снял с пачки денег бандерольку и уронил на пол. Освобожденная от бандерольки пачка словно увеличилась в размерах, скользкие купюры норовили раскрыться тяжелым веером. Музыкант взял верхнюю купюру, смял ее в ладони и сунул в карман джинсов. Остальные бросил на кровать. Купюры разлетелись зеленоватым, слабо пахнущим веером. Лабух сгреб их, сложил стопкой, потом подумал немного и сунул под подушку. Не спрятал, а просто положил. Не хотелось, чтобы кровать выглядела неприбранной. Теперь можно было отправляться в киоск.

И тут за окном опять возник какой-то посторонний шум. Гортанные голоса что-то выкрикивали, послышалось конское ржанье и низкий, почти сразу прекратившийся звук автомобильного мотора. Хлопнула дверца, кто-то легко спустился по ступенькам к двери Лабухового жилья и осторожно, но решительно постучал.

— Вот черт! — подумал Лабух. — Только собрался расслабиться, а тут опять кого-то несет. Дадут мне сегодня нажраться, как полагается брошенному всеми белому человеку, и уснуть наконец?! — и пошел открывать.

В дверях стоял незнакомый пожилой цыган. Стучал он рукояткой свернутого кнута, в черной бороде искрились седые волосы, выпуклые темно-карие глаза смотрели умно и недобро. Из под кожаной жилетки выглядывал подол вишневой рубахи.

— Ты будешь Лабух? — с порога спросил он. — Ну, здравствуй, дорогой! Выйди, пожалуйста, на минутку, поговорить надо.

Лабух вздохнул — достали уже, — подхватил на всякий случай верную «Музиму» и нехотя вышел во двор.

Следом за цыганом Лабух вышел во двор и тихо ахнул. Этого только не хватало! Во дворе обустраивался самый настоящий цыганский табор. Табор пришел неведомо откуда и располагался по-хозяйски, надолго. Разворачивались шатры, кое-где уже горели костры — это утром-то! А бедному Павлику кто-то вручил поводья коня, и теперь Павлик напоминал не просто пионера, а пионера в ночном. Посреди двора стоял вороной джип, не такой, как у Густава, но тоже ничего себе! С радиатора скалилась никелированная конская морда.

Цыгане... Их пестрый и такой сказочный городок неожиданно возникал летом на заливных лугах за рекой, и его было хорошо видно из окон старого, с деревянным верхним этажом дома, в котором когда-то, давным-давно, жил маленький Лабух. Даже и не Лабух вовсе еще, а просто маленький мальчик, в меру любопытный и не в меру стеснительный. Мальчик, который проводил летние дни на реке, лазая среди пахнущих смолой лодок, карабкаясь на глинистые осыпи откосов и радостно бросаясь в волны, поднятые проплывающими мимо пароходами.

Тогда цыгане казались ему каким-то особенным народом, народом, знающим неведомые остальным людям тайны, и поэтому живущим не так, как другие. Народом, ищущим свой дом, и маленький Лабух искренне хотел, чтобы они, наконец, его нашли, этот дом.

Жизнь и впрямь оказалась удивительной штукой, детство не обмануло Лабуха, только слукавило немного, потому что, как оказалось, удивление и чудо бывают не только радостными, а еще и совсем наоборот.

Повзрослевший Лабух, странствуя по Городу, часто встречал цыган. Эти смуглые, немного похожие на бесов люди оказались совсем не такими, какими виделись в детстве, и это было обидно. Наглые бессовестные попрошайки и обманщики, цыгане появлялись неожиданно и как раз в те моменты, когда Лабуху было плохо. Их женщины были настырны и некрасивы и вечно беременны. Словно стервятницы, шурша грязным пестрым оперением, они поджидали ослабевшую жертву и предлагали вроде бы помощь, пусть и за деньги, только не помогали никогда. Кроме денег, как решил для себя повзрослевший Лабух, этим грязно-смуглым, крикливым существам ничего не нужно. А еще цыгане вовсю торговали всякой дрянью, и Лабух даже почувствовал какую-то солидарность с музпехами, устраивавшими на цыган облавы. Впрочем, вполне безрезультатные. Совершенно неясно, для чего, собственно, цыганам нужны были деньги, но, наверное, не для того, чтобы пускать их в оборот, как это делали деловые. И не для того, чтобы покупать какие-либо предметы роскоши — большинство цыган выглядело чуть-чуть получше хабуш. Хотя некоторые цыганки таскали на себе целые коллекции медных, серебряных и золотых монет, но никогда не расплачивались ими. Они вообще предпочитали ни за что не платить. Иногда Лабуху казалось, что деньги — необходимый атрибут темной и непонятной никому цыганской веры. Во что цыгане верили и кому поклонялись — никто не знал.