Джунгар. Небесное Испытание - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Погодина cтр.№ 81

– То есть… Они поедают тела мертвых людей? – Илуге стало как-то не по себе.

– Да, – спокойно сказала жрица. – И мы сожалеем, если тело человека, когда он оставил его, не смогло послужить пищей для других живых существ. В этом – суть смирения.

Как странно! В степях оставить тело воина на корм волкам и птицам считалось большим позором. Илуге хотел было сказать Элире об этом, но взглянул еще раз на кружащиеся белые точки и промолчал.

К ночи они вышли на довольно широкую мощеную дорогу. Элира отлучилась без объяснений, бесшумно растаяв в темноте со своими молчаливыми спутниками. Ее не было так долго, что Илуге был готов отдать приказ идти без них. Он мерил время ударами собственного сердца, и с каждым ударом ему казалось, что оно течет все медленнее.

Наконец жрица вернулась, ведя под уздцы доверху нагруженных лошадей. Среди поклажи оказались причудливые ярко раскрашенные маски из дерева и кожи – огромные и устрашающие лики чужих божеств. Илуге досталась маска клыкастого демона с высунутым синим языком и огромной рогатой короной. План Элиры был великолепен: в таком наряде их никто не сможет узнать, пока они не заговорят.

До рассвета они скакали вдоль дороги, чтобы не тревожить окрестности топотом копыт. Поутру на дороге появились люди и повозки, и пришлось, спешившись, изображать процессию. Элира и монахи затянули длинную песнь без начала и конца. Нарьяна – единственная, чье лицо не закрыли маской (но и она, и Элира при этом почему-то вымазали лица золой), шла за ними, переодевшись в какое-то вонючее рванье и ударяя в барабан. Люди на дороге кланялись, разводя руки и высовывая языки. Иногда мимо проезжали ургашские военные патрули, однако невооруженным глазом было заметно, что они не слишком опасаются нападений. Многие подъезжали к Элире и почтительно ждали, пока жрица, возложив руку им на голову, пробормочет свое благословение. Под слоем золы ее лицо было неузнаваемым.

День тянулся бесконечно.

Элира выбрала перевал Косэчу еще и потому, что он располагался ближе всего к столице. Вынужденные играть свою роль, за день они прошли ужасающе мало, но впереди была ночь, когда они смогут вновь оседлать ведомых кружным путем лошадей. Элира обещала, что до рассвета они могут достичь столицы.

Серая пелена, постепенно затягивающая сверкающую в лунном свете громаду Падмаджипал, обещала буран.

Ицхаль уже практически не отличала снов от реальности. Иногда – очень долгие промежутки времени – все вокруг тонуло в ослепительном белом свете, холодном и прекрасном, словно вечные ледники. Огромные белые птицы парили в вышине на бесшумных крыльях, потом падали и проносились мимо, задевая ее тело теплыми мягкими перьями. Иногда далеко впереди, на сияющем троне, она видела самого Падме, и бог улыбался ей безмятежно и загадочно.

Приходить в себя было невыносимо. Поначалу ее жег стыд – быть выставленной напоказ в железной клетке, ловить равнодушные или – еще хуже! – испуганно-сочувственные взгляды. Справлять свои надобности тут же. Хрипеть пересохшим горлом, ловить снежинки растрескавшимися губами.

Да, она была туммо. Но и у туммо есть предел, за которым согревающий тело внутренний огонь угасает. Одно хорошо – все выделения из ее тела прекратились, и уже давно. Снег оседал на ее волосах и не таял. Она не шевелилась днями, и несколько раз ее тыкали рогатиной, чтобы узнать, жива ли она еще. Кровь почти не текла из ран, став густой и вязкой, тоже будто замерзнув.

Мысли покинули ее, растворившись в слепящем свете. Приходя в себя, она равнодушно и бессмысленно смотрела, как на площади мельтешат человеческие фигурки в красном – меняется караул. Иногда приходил разодетый мрачный человек, говорил ей что-то, брызгал слюной. Слюна, попадая на ее тело, обжигала. Ицхаль не могла ему отвечать – слова и поступки окружающих сливались и рассыпались на мелкие кусочки, собрать которые в осмысленную картину требовало от нее слишком больших усилий.

Она еще кое-что улавливала, когда однажды ночью пришел человек с чашкой. Ицхаль не смогла сама поднять руки, и поэтому, просунув руку сквозь прутья клетки, он приложил чашку к ее губам. Вода была горькой.

Человек приходил еще несколько раз – Ицхаль не могла бы сказать сколько. Была темнота и горячие пальцы у ее губ. Бессмысленный шелест слов, мучительное усилие, чтобы сделать глоток. И снова сны.

В самом ярком из них из белого света появлялся всадник на черном коне с неразличимым лицом. Он летел к ней во весь опор, но почему-то никак не мог до нее добраться. Ицхаль протягивала к нему руки, пыталась бежать, но увязала в глубоком снегу. Ей казалось – только бы увидеть его лицо, посмотреть, каким стал ее мальчик. А потом она позволит колышащемуся белому свету наконец-то вспыхнуть в ней на весь остаток времен.

Юэ знал, что совершает самую большую в своей жизни глупость. Но не мог не совершать ее. Его хватило на пять дней. Пять дней – с того момента, как князь назначил куаньлинов в охранный караул вокруг клетки, – Юэ смотрел на обнаженное тело женщины и клялся себе, что он не может ничего изменить, что если он поможет ей, то только затянет ее страдания. Спасти ее он тоже не может – если он ее выпустит, он сам займет ее место в этой клетке. Оставалось смотреть, а смотреть было невыносимо.

Наконец после третьей ночи, проведенной без сна, Юэ взял чашку, налил в нее теплой воды и вышел. За час до рассвета его караульные клевали носом. Юэ знал, что уже сейчас в караул назначают сильно провинившихся людей – никто из куаньлинов не хотел в этом участвовать. Если они и удивились, когда их командир принялся поить впавшую в забытье пленницу, то никто из них и глазом не моргнул. Ицхаль не сказала ни слова. Чего он ждал? А что, если бы она попросила спасти ее? Смог бы он отказать?

На следующую ночь он пришел снова. И снова. Проклиная свою слабость, – Юэ ведь понимал, что только затягивает страдания женщины. Однако каждое утро, просыпаясь и выходя на площадь, он видел, что она еще жива, – и радость была горячей, словно бы она была его родственницей.

Князь выделил ему комнату в своем дворце. Только ему. Большинство куаньлинов остались в монастыре и откровенно скучали – ни тебе выпивки, ни женщин. Юэ приезжал и беседовал со своими командирами раз в два-три дня. Возвращаться приходилось в темноте, но Юэ старался следовать этому неукоснительно. Тем более что князь начал вызывать в нем неконтролируемое раздражение. И за это жалкое подобие мужчины умерло столько людей?

Первая его встреча с настоятелем монастыря после всего случившегося была знаменательной. Юэ приехал через двенадцать дней после того, как Ицхаль Тумгор поместили в клетку. Он теперь все почему-то отсчитывал от этого события. Настоятель послал на ним, что было в принципе удивительно. Юэ нашел его одного, в своих покоях – большой, холодной, скудно обставленной комнате с окнами, выходящими на восток. Старик сидел босиком на каменном полу, и Юэ подумал, что, быть может, Ицхаль жива потому, что жители этой страны привычны к холоду. Ни одна куаньлинка не протянула бы столько.

После официальных приветствий Юэ, подозревавший, что ему будут жаловаться, осведомился, не принесли ли его воины какого-либо ущерба монастырю. К его удивлению, старик ответил отрицательно и заулыбался. Юэ растерялся, так как других целей для его визита явно не находилось. Впрочем, настоятель так не считал. Прижмурив набрякшие веки, он расспрашивал Юэ об обычаях куаньлинов, о жизни в Нижнем Утуне, о землях бьетов. Безо всякого подвоха – в вопросах был неподдельный интерес к организации жизни других народов, и Юэ обнаружил, что отвечает охотно. Они проговорили долго, и уже когда он собрался уходить, старый настоятель, покряхтев, выудил из своей рясы небольшой мешочек.