– Слышали, да недослышали. Это касается не только белков и протеинов.
– Ты где мудрости нахватался, второкурсник?
– У меня бабка знахарка. А вкусовой разлад от каннибализма идет и до сих пор диссонанс вносит.
– Что вносит? – приподнял голову Лучник.
– Диссонанс. Типа сумятицы. Например, живность надо сортировать, которую употребляешь. Нормально кролей и птицу, а всё остальное с изъянами. Остальные смерть чувствуют, смерть в себе несут.
– А птица с кролями?
– Эти глупые. Они жизнь, как мы, не ощущают.
– А белуга под хреном?
– Ну и рыба ещё. Вот в червях либо гусеницах масса питательных веществ, а есть их почему-то не хочется. Почему?
– Ну, такое я тоже не ем, – проявил снобизм Никита. – Чтоб ты знал, это называется брезгливость.
– Это не только брезгливость. Вернее, брезгливость – это нечто, чему была причина. Просто так из рациона белок не выбрасывают.
– И какая ж причина, что мы червей не жрём? Тем более, ты говоришь, они полезные?
– Они не полезные. Но биологически усваиваются. Чистый протеин.
– Ну, давай, давай, знахарь. Просвети народ. Змеи и пауки бывают ядовитые, ты это имеешь в виду?
– Поэтому мы боимся их в руки брать, здесь все понятно. Но почему их есть не хочется?
– А это, кстати, не везде и не хотят. Это просто культура питания. Вон в Китае любую жабу стрескают. И змею, и червячка, и личинку. В Европе тоже и жаб, и улиток, всякую нечисть намнут за обе щёки. В Африке кузнечиков едят.
– И заметь, что Европа, что Африка, что Китай. Дикие края, дикие страны. Притом потребители этой дряни даже внешне отличаются от нас. И характером отличаются, и культурой.
– Но они тоже люди.
– Они такие же люди, но при этом отличаются и внешне, и характером, и культурой.
– Тебя послушать, расистом можно стать, – зевнул Никита.
– Расист – это тот, кто говорит, что одна порода человека лучше другой. А я тебе пытаюсь доказать, что они различны. Это как с мужчиной и женщиной. Полного равенства не достичь по биологическим причинам.
– Ты вообще-то начал с еды. А потом ушел к женщинам. И я по-прежнему не вижу связи между китайцами, гусеницами и тем, что нужно отслеживать, что ты ешь.
– Поясню. Вот если ты съешь китайца, нафаршированного гусеницами, то...
– Тьфу.
– Понятно, что тьфу. А почему, собственно? Нормальный белок. Казалось бы.
– А мне так не кажется. И Лучнику не кажется. Хотя он, кстати, уже спит.
Лучник действительно спал, еле слышно посапывая. Ярослав начал говорить ещё тише.
– А свинину есть тебе не гребостно? А половина религий считает это животное нечистым.
– Небось когда свиную отбивную увидят, сразу слюнки потекут.
– Не больше, чем когда ты увидишь салат из гусениц. Он может быть замечателен на вкус, но тебе все равно захочется проблеваться.
– Да я даже говорить на эту тему больше не хочу.
– Ты суть-то понял?
– Ни хрена я не понял, кроме того, что жрать не надо все подряд. Не волнуйся, отныне я буду очень разборчив.
– Или взять весенний пост...
– Ярик, заткнись. Аппетит ты мне отбил, и закончим на этом. – Никита повернулся на бок и замолчал.
На следующий день Тарас тоже не появился.
Глава 17
Свист крупными ломтями нарезал мясо, нанизал свою часть на рапиру и принялся прокручивать её над костром. Тарас предпочел выстругать подходящей толщины палочку.
– Ты так лезвие испортишь, – неодобрительно сказал он своему спутнику. Свист беспечно отмахнулся.
– Всё равно продавать. Я этой пикой воевать не умею, а тут, говорят, если не умеешь, так и не доставай. По мне, дак дубинка лучше.
Тарас поглядел на волосатые руки разбойника, на не особо рельефные, но правильные мускулы, что прокачивались совсем не упражнениями, и кивнул в том смысле, что дубина лучше. Попал, так уже попал. К тому же нападали разбойнички обычно ночью да со спины, в благородные дуэли не ввязываясь...
– Свист, а ты как к Хвощу попал?
– В смысле?
– Ну, ты же жил когда-то нормальной жизнью. Вот как я.
– В смысле – ты?
– Ну, вот я когда-то жил нормальной жизнью.
– И чего?
Тарас потерял терпение.
– Ты, пенёк, как к Хвощу попал?
– А... – Свист неожиданно понял вопрос. – Я сразу-то не въехал. Притесняли нас судьи да богатеи. Ты вот говоришь, жил нормально, а я не пойму. Я, считай, никогда нормально-то и не жил. То работа как у лошади, то вот... – И он тяжело вздохнул, глядя на узловатую дубину.
Тарас покивал сочувственно головой.
– А всё же как конкретно-то притесняли?
– Ну как... – начал заученно рассказывать Свист. – Работаешь как лошадь, а платят шиш. Ну, не совсем шиш, конечно, пару ногтей барин бросит от щедрот своих поганых, и кланяйся ему и кланяйся. А чуть что – стражу зовет. А стража, известно, сперва рыло начистит, а потом уже выясняет, за что это она тебе сегодня рыло-то начистила. Одно слово, тоска. А потом вот жениться я хотел. Так мою девушку того... – Свист надолго задумался, вспоминая слово. – Обестестил баринов сынок. Ну, я его кнутом и попотчевал.
Тарас снова сочувственно кивнул.
– И всё?
– В смысле?
– Ну, плетей ему ввалил, и всё?
– А... – Свист снова задумался. – Да нет, потом убил, конечно. Ну да, убил. И вот в бега подался. А тут уже Хвощ. Принял меня, как родного. С тех пор вот и пытаюсь поквитаться. За жизнь свою несчастную. – Он повернул подгорающее мясо. – Да за любовь.
Тарас опять покивал, соглашаясь. Потом спросил.
– Ты что, эту хрень жрецам рассказываешь?
Свист опешил. Никакого сочувствия в школяре не осталось, только издевка над его историей.
– Я что тебе тут, вру, что ли?
– Конечно, врешь. – В интонации Тараса не было ни тени сомнения, поэтому Свист остерегся лезть на рожон и снова задумался. Затем осторожно спросил:
– А в рыло?
– А если хочешь в рыло, то пожалуйста. Только резко ручонками не маши, а то ведь и встать не успеешь.
Свист впал в интеллектуальный коллапс. Так часто думать ему давно не приходилось. Устраивать разборки гребень на гребень ему уже перехотелось. Школяр слишком уверенно держался. Разве что ночью дубиной его огреть...
Чувствуя, что в собеседнике начинают проявляться неправильные мысли, школяр не дал тому уйти в планы ночных развлечений.