Изгнанники - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Коу cтр.№ 18

Двадцать в длину, шестнадцать в ширину. Двадцать в длину, шестнадцать в ширину.

Он пел каждую ночь. У него было очень много времени. И мотив его песни никогда не менялся. Он знал, что начал свой ночной ритуал слишком поздно, но не мог позволить себе нарушить обычай. Если он сделает это, пропустит хотя бы одну ночь, они непременно вернутся за камнями, как уже делали раньше. Он не знал, как им это удавалось, но был уверен, что они пользовались ведовством и приходили, только когда он спал. Он не мог забыть то утро, когда проснулся и увидел, что его камера стала меньше, чем была день назад. Он пытался убедить себя, что это ошибка, игра воображения, но все оказалось правдой. То же самое произошло на следующую ночь и еще через одну…

Каждое утро он просыпался и замечал, что стены придвигаются ближе друг к другу. Как-то раз серым, холодным утром он принялся считать камни, ползая по полу камеры, как насекомое. Это нелегко ему давалось: он постоянно сбивался со счета. Он делал это множество раз, до тех пор, пока его колени не растерлись в кровь о каменный пол.

Оставалось триста восемнадцать камней. В дальнем углу комнаты была канализационная труба, которая занимала место в два камня. Запомнить размер сторон оказалось легче: двадцать в длину, шестнадцать в ширину.

С того дня он решил не спать по ночам. Он выпевал числовые значения размеров камеры, словно заклинание, и это не давало ему заснуть. Вот и сейчас он сидел в темноте и повторял цифры. Он охранял то, что осталось. Он решил, что больше его врагам не должно ничего достаться.

Он спал днем, хоть и не слишком долго. Он боялся, что они догадаются и станут приходить за камнями и днем.

Он пел до тех пор, пока первые лучи солнца, серебристые и призрачные, не заглядывали в окно камеры. Они были похожи на призрак повелителя волков, Фелана, как называл его Баден, и на его огромного волка, которого Барам не мог забыть с той ночи, как попал в плен. На рассвете он замолкал. Во всяком случае пытался. Обычно через некоторое время, когда в камере было уже совсем светло, он ловил себя на том, что продолжает напевать. Сегодня ему удалось остановиться. Он знал: дело было в том, что эти слова продолжали звучать в его голове, хотя он и не произносил их вслух.

Он, как всегда, смотрел на стены и ждал. Если серебристый свет станет золотым, значит, будет солнечный день. Тогда он медленно встанет, разомнет затекшие ноги, уляжется вдоль соседней стены и будет ждать, пока солнце поднимется высоко в чистом небе Тобин-Сера и дрожащий прямоугольник света опустится по камням и коснется его щеки, словно теплыми, нежными пальцами Богини.

Если свет останется тусклым, серым, холодным и унылым, значит, будет дождь. Тогда он не сдвинется с места Капли дождя будут падать на его лицо, разбиваясь о решетку, стуча о подоконник.

Больше всего он любил последние дни лета, когда по утрам светило солнце, а днем часто гремели грозы, принося с собою прохладу. Зиму он не любил. Ночи были очень длинными, дни — серыми, и от холода не спасало даже дополнительное одеяло, которое ему выдавали.

Сегодня стояла самая середина лета, и похоже, что день выдался ясный. Он осторожно поднялся на ноги и прошелся по камере. Затем прислонился к противоположной стене. Он стоял, задрав голову, и смотрел в окно. Длинная борода и волосы доходили ему до пояса. Он ждал прикосновения солнечных лучей.

Может быть, сегодня ему разрешат выйти из камеры и немного прогуляться по внутреннему дворику тюрьмы. Возможно, ему даже предложат помыться. Он знал, что существует определенное расписание. Ритм тюремной жизни. Но он давно уже запутался в нем и потерял счет времени. Так было легче. Ждать солнечного света ему было тяжко, ждать банных дней — просто невыносимо. Теперь он перестал ждать, все случалось само собой.

Он услышал звук засова и скрип открывающейся железной двери. Звук шагов охранника по каменному полу разнесся по коридору. Завтрак.

— Опять разговариваешь сам с собой, сумасшедший ублюдок? — Голос охранника из глазка в двери вернул Барама к реальности Тобинмира. Изуродованное шрамами лицо охранника скрылось за прорезью. Секунду спустя внизу двери открылась решетка, и в камеру скользнул поднос с едой.

— Завтракать, чужестранец. Сегодня ты сможешь прогуляться. Чуть позже.

Решетка закрылась, Барам услышал удаляющиеся шаги охранника. Затем стукнула входная дверь и послышался звук запираемого засова. Он снова остался один. Он не стал подходить к еде: пускай сначала солнце коснется его лица. Хотя он бросил взгляд на еду: заплесневелый сыр, черствый хлеб, ломтик копченого мяса, немного сушеных фруктов и вода, одно и то же изо дня в день. Однако его желудок тут же дал о себе знать.

Сегодня ты сможешь прогуляться, сказал охранник. О ванне он ничего не сказал, но, быть может, они и это разрешат. Иногда они разрешали сразу и то, и другое. Было бы неплохо. Хотя он будет счастлив и просто прогуляться.

Раньше он боялся, что они станут воровать камни, когда его будут выводить на прогулку или мыться. Он старался поскорее вернуться в камеру и бросался считать камни в полу. Но до сих пор они никогда не предпринимали ничего днем. Может, они знали, что он догадался. Как бы то ни было, сейчас он уже не боялся покидать камеру, и это существенно облегчило его существование. Бараму было очень тяжело жертвовать радостями прогулки или ванны ради защиты своих камней.

Но больше всего он ждал визитов Бадена. Хотя в последнее время они доставляли ему все меньше удовольствия и становились все скучнее. Вопросы больше не интересовали его. Воспоминания о Лон-Сере стали тусклыми и далекими, ему все труднее было вызвать к жизни образы своей родины. Иногда ему даже казалось, что колдун знает о Лон-Сере больше, чем он сам. Он еще мог вспомнить убийства, хотя и эти воспоминания стали слишком туманными. Лица людей, которых он убивал здесь, в Тобин-Сере, стерлись и смешались с лицами его жертв в Нале. Все другие образы были еще более призрачными. Может быть, именно поэтому Баден все чаще прибегал к тому, что он называл «зондированием». Барам ненавидел эту процедуру. Она не причиняла ему боли, он вообще практически ничего не чувствовал, наоборот, в его голове все прояснялось и вспоминать было легче. Но зондирование возмущало его. Это было как вторжение в родной дом, как кража камней его камеры.

Колдун, видимо, чувствовал это. Он каждый раз извинялся, часто приносил подарки: еду, теплую одежду. Иногда они изучали язык друг друга, иногда Баден, задав серию вопросов, пускался в рассказы о прошлом Тобин-Сера, об истоках Волшебной Силы. Такие визиты нравились Бараму больше всего.

Он почувствовал, как солнце коснулось его головы теплыми и нежными лучами, и закрыл глаза. Тепло заструилось, как мед, по его лицу, тронув сперва лоб, затем нос. Он увидел оранжевый свет сквозь опущенные веки и на мгновение приоткрыл глаза, чтобы в мозгу остался сияющий след от яркого света. Волна тепла докатилась до его губ, и он открыл рот, чтобы попробовать свет на вкус. Он поднял голову, и свет прошелся по его подбородку, шее и начал спускаться к груди. Тепло покатилось дальше, по всему телу, словно прикосновения любимой. Оно согрело его торс, живот, и, как случалось каждым солнечным утром, он почувствовал эрекцию. Он повернул ладони рук, вытянутых вдоль туловища, чтобы потрогать тепло кончиками пальцев. Он растворился в свете и тепле, сейчас они были для него всем. Он видел их сквозь опущенные веки, он чувствовал их вкус и запах, он ощущал их ласку. Они обволакивали его целиком. Наконец холодная тень коснулась его макушки и начала сползать на лицо. Все кончилось.