За стенами собачьего музея - читать онлайн книгу. Автор: Джонатан Кэрролл cтр.№ 74

Так вот, Великий Путешественник Гарри в своих австрийских гетрах из натуральной кожи и туристических ботинках отправился в одиночку в горы по одной из множества тропинок, начинавшихся сразу за городом. Солнце хоть и отдает. горам лишь часть себя, зато отдает беззаветно. А где нет солнца, там, даже в середине дня мешанина самых ледяных, самых резких из всех когда-либо виденных мною теней. Поднимаясь в гору, я попадал то на солнце, то в тень, и перепад температур был просто поразительным.

Один раз я даже рассмеялся, почувствовав, что, стоило мне буквально на минуту оказаться в тени, и выступивший у меня на лице пот почти мгновенно замерз на переносице. Птицы над моей головой гонялись друг за другом широкими полукружиями, то попадая в тень, то оказываясь на солнце. В воздухе стояли запахи отсыревшего камня, сосновой хвои и свежего асфальта, который укладывали где-то неподалеку. У меня в рюкзаке лежали желтое яблоко, свежий хлеб и зеленая бутылка шипучей минеральной воды. Обернувшись, я увидел высящийся на противоположной стороне озера каркас музея. Солнце ярко освещало его, рассыпаясь во все стороны лучиками света, отраженного или стеклами, или полированным камнем. В принципе я мог бы немного постоять здесь и полюбоваться им с этой новой, далекой точки, но ведь я и так разглядывал его большую часть каждого дня. Более того, эти горные прогулки отчасти и были задуманы мной как средство хоть немного отдохнуть от музея. А еще я спасался от него двухчасовыми телефонными разговорами с Клэр, долгими трапезами с Мортоном или другими членами нашей команды, чтением Корана или перечитыванием Библии. Когда я рассказал о своем увлечении Кораном Клэр, она тоже начала его читать, и с той поры изрядная часть наших с ней разговоров стала сводиться к обсуждению вопросов широты и долготы добродетели и греха, различных путей к Богу. Я не стал рассказывать ей о нашем с Хазенхюттлем разговоре насчет Вавилонской башни по телефону, поскольку ждал ее возвращения, чтобы сделать это при встрече.

У австрийцев есть очень хороший обычай. Когда здание доведено до нужной высоты, устраивается церемония называющаяся Dachgleiche [78] . На самой верхней балке со всей возможной торжественностью устанавливается елка, украшенная красными и белыми тряпочками. Символически это означает, что, мол вот и все, ребята, — только осталось, что крышу навести, и дело в шляпе. На самом деле работа еще далеко не закончена, но это прекрасная пауза на полпути и повод для устройства DachgleichenFeier, во время которого все участники строительства собираются вместе, чтобы поесть, выпить и дружески похлопать друг друга по спине. Хорошо поработали, ребятки. Клэр даже решила специально приехать, чтобы принять участие в празднике, а после Dachgleiche мы с ней планировали спокойно поездить по стране, полюбоваться видами и насладиться обществом друг друга после такой долгой разлуки. Мне хотелось рассказать ей все от начала до конца и послушать, что она на это скажет. Затем я хотел спросить ее, согласна ли она после того, как я снова вернусь в Калифорнию, и дальше жить со мной. Долгое отсутствие не сделало мое сердце мягче, но позволило мне понять, чего стоит женщина, которая оказалась гораздо более мужественной и необычной, чем я поначалу себе представлял. Я думал о ней постоянно, а иногда, когда мне нужен был слушатель, даже разговаривал с ней. В прежние времена я обычно разговаривал сам с собой, но теперь так привык к мысли о ней, что предпочитал разговаривать с воображаемой Клэр, — это было более продуктивно, чем с более сочувственным и во всем согласным самим собой. Клэр была человеком мягким, но это была мягкость пантерьей шкуры.

Где я? Я направлялся в сторону Зонналма, пересек луг и сейчас приближался к тенистому лесу. На опушке виднелся покосившийся от времени сарайчик для хранения инструментов. А он стоял рядом с этим сарайчиком. Я заметил его в основном потому, что это было единственное белое пятно на коричневато-зеленоватом фоне. Тогда я еще не знал, что это он, поскольку нас разделяло большое расстояние, однако остановился и некоторое время наблюдал, как животное поворачивается и исчезает в лесу. Его резко выделяющаяся белизна привлекла бы мое внимание в любом случае, но сейчас при виде белого пятнышка у меня вдруг мелькнула мысль: «Вот было бы забавно, если б это оказался Кумпол!» Но и момент, и мысль миновали, и я двинулся дальше.

Уже в сумерках, усталый, с натруженными мышцами, я тем же путем возвращался обратно. Солнце посылало свой последний привет, и контраст между светом и тьмой ослеплял своим всегдашним великолепием и драматизмом. На нижнем конце луга я остановился полюбоваться видом и освещением. Яблоко я сохранил, рассчитывая съесть, когда усталость одолеет меня окончательно и во рту появится резиноватый горький вкус. Снимая рюкзак, чтобы достать спасительный фрукт, я почувствовал, как мой рот увлажняется при одной мысли о шероховатой i мякоти и обещающем последовать сладком взрыве! на языке. И только уже держа яблоко в руке, я обернулся, чтобы посмотреть на вершину холма, и всего в каких-нибудь пятидесяти футах от себя вдруг снова увидел пса. Он стоял как вкопанный, уставившись на меня. Я ни секунды не сомневался, что это Кумпол. Три большие черные морщинки у него на морде, будто кто-то опрокинул ему на голову чернильницу, опровергали все сомнения, Я чувствовал: он ждет, когда я обращу на него внимание. Поняв, что его наконец заметили, пес развернулся и потрусил обратно в лес. — Кум!

Но он не останавливался.

— Кумпол! Подожди! — Я замер на месте. — Кум! Погоди! — Поняв, что мне его не остановить, я швырнул в него яблоком, не с досады, а чтобы он хоть обернулся напоследок. Может быть, смерть сделала его глухим. Но может быть, смерть просто не желала нашего контакта, поэтому я продолжал стоять на месте. Он же по-прежнему убегал. Я снова крикнул, но безрезультатно. Я видел его, он явился из какого-то другого мира, с какой-то целью, которую мне предстояло понять. Он удалялся от меня через темнеющий луг, ярко-белый на фоне зелени, похожий на катящийся ком снега. Даже после того, как он вбежал в лес, я еще некоторое время видел его. Быстрые белые стежки между черными вертикалями. Взгляды, намеки, вспышки белого цвета, там, там и там. Напрягая зрение, я ухитрялся видеть его и уже в полной тьме. Я знал, что на свете бывают чудеса, загадочные явления вроде мертвых белых собак, чудеса столь же великие, как, например, единственный раз в жизни обретенная мною способность говорить на всех известных языках. Легче всего было онеметь от всего этого и замереть на месте. Но это было бы неправильно. Венаск говорил, что большинство людей при виде призраков: (1) вскрикивают, (2) начинают дрожать, (3) впоследствии сотню раз рассказывают о случившемся, не задумываясь о том, почему призрак явился именно им. Что он хотел им сказать? «Чудеса и призраки не возникают просто так. Они не появляются в безлюдных пустынях и не показываются посреди Тихого океана какой-нибудь случайно проплывающей мимо рыбе. Им нужны зрители. Всем чудесам нужны зрители. Те, кто сможет их оценить. Ведь даже Френк Синатра вряд ли имел бы успех у глухих. И когда чудеса являются нам, мы должны прикинуть, какая связь между ними и нами. Выяснив это, друг мой, ты окажешься на верном пути».