Юродивая - читать онлайн книгу. Автор: Елена Крюкова cтр.№ 148

Они восторженно поцокали языками и принесли Ксении в больших фарфоровых чашках питье — в одной чашке обжигающую рисовую водку, Ксения хлебнула и чуть не задохнулась, — в другой — превосходный чай, пахнущий медом, фиалкой и полынью. Еще принесли блюдца, в которых лежали удивительный яства— горки риса, обильно политого маслом и усыпанного крохотными очищенными креветками, кусочки жареной змеи, печеную рыбу с толстым колючим брюхом. Около каждого блюдца лежали деревянные палочки — ими надо было есть поданную еду. «Кушай, девушка, твой ребеночек должен кушать вместе с тобой!.. Он должен хорошо кушать, за двоих!..»

Ксения ела послушно и весело. Палочки поминутно вываливались из ее неумелых пальцев. Она снова втыкала их в кулак, смеялась.

«Я не умею!.. Я неученая!..»

«Тут ума особого не надо, девушка…»

Наевшись, она крепко уснула. Ей постелили постель тут же, на берегу — сложили одна на другую соломенные циновки, накрыли одеялом, сверху кинули шелковое покрывало, вышитое пышными цветами — астрами, пионами, георгинами — и золотыми хвостатыми птицами и рыбами, плывущими меж мохнатых цветов. Ксению накрыли расшитым зеленым шелком. Она провалилась в сон без сновидений.

Тихий прибой набегал на гальку, переворачивая камни, они глухо шуршали. Звезды глядели на мир, на спящую женщину с большим животом, уцелевшую в невиданном путешествии. Раскосые люди сели вокруг Ксении, поджав под себя ноги — так, как когда-то сидел Будда. Один из них был одет в оранжевую куртку ламы. Под Луной блестела его обритая долыса смуглая голова. Медное лицо лоснилось от пота и усердия молитвы. Лама молился за незнакомую брюхатую бабу, выброшенную морем на берег; он знал ее язык, а когда прислонил ухо к ее животу, то узнал еще, что она родит девочку. В лунном свете и в шуме прибоя он молил за нее Будду, и Будда неслышно отвечал ему, что, конечно, жизнь тяжела и трудна, но он присмотрит за чужестранкой, не даст в обиду ее потомство, ибо оно — гостья, а гость священен.

Ксению поселили в бумажном домике на берегу. Ей было объяснено, что сразу, с первым кораблем ее родины, ее отправят обратно; еще у нее спрошено было: «Может быть, ты хочешь остаться здесь?..» Она несогласно помотала головой.

В ночь перед родами ее накормили пирожками с рыбой фугу. Лама в оранжевой куртке приводил меднолобых монахов, песнопевцев, они гундосили тибетские псалмы. Ветер развевал со сосновые ветки над их головами. От моря пахло йодом и солью. Горечь оседала на губах, как от долгих слез. Монахи раскачивались из стороны в сторону и пели, не размыкая рта. На полированных Солнцем и ветром, коричневых лицах их, твердых от молитв и соли, гуляли жемчужные лунные блики. Монахи качались и пели, и под это пение Ксения засыпала, как у матери на коленях. Она вспоминала приморский поселок, рыболовецкую артель, приземистые сиротливые домики под слоем пухлого снега, сломанные грузовики, зимующие в скалах у воды. Там, на молу, вдающемся в безумие волн, в ветреный ледяной день, полный брызг и слез, раскосый человек, с косичкой, когда-то… Лучше не вспоминать; ибо это было не тогда и не с ней. А с кем? Она не знает уже. Человек живет тысячу жизней, как черепаха. А женщина и того больше. Женщина живет еще все жизни своих детей и внуков. Ее чрево гудит, напрягается. Пойте монахи. Пойте песни гор и моря. За того, кто отнял девство мое, молитесь. За того, кто зародил во мне ребенка, помолитесь особо. Он несчастен, потому что одинок. И я несчастна. Но свое несчастье возлюбила я многажды.

«М-м-м-м-м…м-м-м-м-м…» — с закрытыми ртами пели монахи. Ярко, белым глазом, светила начальная Луна. Ксения уснула под мерно гудящее мычание, и ей приснился сон. Она спала с открытыми глазами. Она видела все, и она все запоминала.

Монахи зажгли сандаловые палочки. Дым вился в йодистом ночном мареве.

Вокруг росли диковинные папоротники, хвощи благовонного дыма.

ТРОПАРЬ КСЕНИИ О ПРАРОДИТЕЛЯХ НАШИХ АДАМЕ И ЕВЕ

…Вокруг росли диковинные папоротники, хвощи. Могучие деревья разветвлялись щедро и неудержно; стволы двоились, троились, обрастали густотой и шелестеньем взрывающих кору, лезущих вон, на волю, листьев. Листья красные… изумрудные… синие… золотые. Листья бушующего пламени. Сосны приближали к лицу гигантские иглы, щекотали ноздри. Огромные лилии и лотомы качались на радужной, то черной, то неистово голубой воде, на их лепестках восседали лесные кошки с котятами, мурлыкали, облизывались, глядели кабошонами зеленых, желтых диких глаз. К воде бок о бок спускались косули, тигры, львы, носороги, нежные газели; они вместе пили и лакали чистейшую воду, и ничего не омрачало их покой и радость. Солнце путалось в верхушках мощных деревьев. Солнце било в глаза яростным алмазом, и невозможно было уберечь зренье и сердце от вспышки радости и счастья. Звери и птицы хором кричали от восторга. Хоры малиновок и зябликов заливались в сплетениях ветвей и лиан; высоко над чудесным лесом звенели жаворонки; в чащобе громко перещелкивались туканы, посвистывали колибри — рубиновые, сапфировые, турмалиновые комочки, перелетающие с тамариска на баньянах, вьющие крохотные гнездышки в зарослях камыша. Лес, лес, прекрасный лес! Пустынный, не ведающий человека лес!

Тш-ш-ш-ш… вот он, человек… спит под кустом…

Идущий остановился. Ксения остановилась тоже. Она была невидима. Ее не видели, не слышали, не осязали; но она была, и это была правда, лишь случайно обращенная в сон — для игры, для загадки. Она ждала за плечом у Идущего. Человек спал на голой земле, чуть запрокинув голову. Он был прекрасен. Кудри спадали на лоб и плечи. Широкие брови взлетали над спящими глазами. Щеки, без единой морщины, наливались густым румянцем. Покрытая загаром мускулистая грудь блестела от пота — спящему было жарко даже в густой тени раскидистых сосен и кедров. Человек спал нагим, ни клочка человечьей одежды не болталось на его совершенно, презирающим тряпки теле. А может, он и вовсе одежды не знал. Лес был его одеждой; лес был его ложем, подушкой, покрывалом; лес был его отцом, его матерью, его женщиной, его едой и питьем, его сном и духом, и в каждом дереве он видел Бога, в каждом островке мха — Ангела, в каждом качающемся под ветром папоротнике — светящегося алмазным взором Серафима.

Идущий наклонился над Спящим. Стало так тихо, что Ксения услышала ровное дыхание. Крепко спал человек. Не чуял ничего. Идущий протянул руку. Солнце обняло протянутую руку, и рука вспыхнула неземным сиянием. Ксения отшатнулась и невидимой рукой заслонила глаза. Лес вздрогнул и зашелестел всеми ветвями, взорвался гомоном, шепотом, трепетом, блеском. Идущий стал на колени. Положил руку на ребро спящего. Пальцы вошли в плоть. Рука погрузилась в человечье нутро Ксения глядела во все глаза. Спящий застонал. Попытался перевернуться. Проснуться. Ксения видела, как напряглись, набрякли его веки, силящиеся подняться. Тщетно. Сияющая рука Идущего погружалась все глубже и глубже. Спящий выгнулся в судороге. Лицо его исказилась страшной, смертной мукой. Идущий запустил руку еще глубже в колодец разверстого тела, напружинил голые бугристые мышцы, подцепил в кулак ребро, изловчился, дернул вверх и вбок. Раздался долгий, нескончаемый, мученический стон Спящего.

Вот оно, ребро, вынутое из живой решетки ребер. Ребро мужчины, Спящего Охотника, прикорнувшего в лесу под деревом, чтобы отдохнуть и увидеть дивный сон о счастье и любви. Идущий держит его, кровавое, дымящееся, в руке. Оно в руке Его. Он может сделать с ним все, что хочет. Смотри, Ксения! Он делает это. Он совершит то, что задумал.