Служитель египетских богов - читать онлайн книгу. Автор: Челси Куинн Ярбро cтр.№ 65

Она нисколько не сомневается, что и наша история закончится хорошо.

Я тоже так думаю, но отец решил отозвать меня из Парижа, хотя пока не назначил дату моего возвращения в Пуатье, ибо ему „тошно видеть“ мою „надутую физиономию“. А я ведь действительно на него дуюсь — и буду дуться, лишившись не только тебя, но и Парижа. Впрочем, пока Жорж рядом, отъезд мне, кажется, не грозит. Жорж надежен, считает отец, а „такой глупой гусыне“, как я, просто необходима поддержка, хотя сам же не позволяет мне опереться на избранника моего сердца, утверждая, что я сама не знаю, к чему стремлюсь, и что брак с искателем древностей означает нудную жизнь в нищете. Слышал ли ты когда-либо что-нибудь более смехотворное? Придется ему таки пересмотреть свое мнение, когда я предъявлю присланное тобою ожерелье.

Ах, Жан Марк, мне так хочется быть рядом с тобой: любоваться величественными развалинами, вкушать в разгар жары местные фрукты и наблюдать за плавным течением Нила, где грациозные лодки расправляют свои паруса, стараясь уловить малейшее дуновение знойного ветра. Ты станешь известным и будешь руководить людьми, а по вечерам мы сможем устраивать свой салон, где многим маститым любителям старины представится замечательная возможность без помех обсудить свои новые открытия и находки. Ты пишешь, что нечто такое у вас уже есть, но, я уверена, мы с тобой все организовали бы с большим блеском. Твой рассказ о приемах у господина Омата убедил меня в том, что даже в таком захолустье, как Фивы, люди стремятся шагать в ногу со временем. Наверное, я смогла бы выписать небольшое пианино, и мы бы давали музыкальные вечера.

Позволь похвастаться: тетушка заказала мне четыре новых наряда. Одно платье, шелковое, расшито жемчугом и золотым бисером. У него широкие рукава и глубоко открытые плечи — так глубоко, что ты бы пришел в ужас. Таких еще нигде, кроме Парижа, не носят. Даже боюсь сказать, сколько оно стоит, намекну лишь, что все остальные три платья (вместе взятые, разумеется) вдвое дешевле его.

Сегодня днем мы с Жоржем идем на выставку новых картин. На мне будет персиковый костюм с кружевами и моя самая любимая шляпка — та, что с двумя страусиными перьями. По слухам, нас там ожидает знакомство с работами Энгра и Делакруа, но это вряд ли возможно — они ведь несопоставимы. Что до меня, то вот уж пять лет я нахожусь под впечатлением от картины „Вергилий и Данте“. Когда я впервые ее увидела, мое сердце заколотилось как бешеное. Некоторые предпочитают Энгра, но мне кажется, что Делакруа более вдумчив. Ты не находишь? Жорж большой поклонник Делакруа, он даже дважды видел его своими собственными глазами.

Короче, скорей возвращайся, Жан Марк. Мы могли бы вместе посещать салоны и выставки, ты рассказывал бы мне обо всех египетских чудесах в сопоставлении с современным искусством. Это было бы так увлекательно, а потом мы, возможно, приобрели бы несколько небольших живописных работ, чтобы взять их в Египет и поразить египтян, например господина Омата. Уверена, от Делакруа он пришел бы в полнейший восторг.

Знаю, мне не следует излишне обременять тебя, но я была бы безмерно счастлива, если бы ты нашел способ переправить в мой адрес еще какое-нибудь сокровище, добытое своими руками. Ведь так приятно иметь возможность сказать: эту вещицу прислал мне мой жених прямо с места раскопок. Как только тетушка Клеменс позволит, я стану надевать твое ожерелье, чтобы всем и каждому с гордостью сообщать, что это твой дар.

Я молюсь за тебя каждую ночь, а днями безмерно скучаю.

Обожающая тебя Онорин.

7 августа 1827 года, Париж».

Едва заметно качнув головой, Эрай Гюрзэн отвернулся от койки, на которой металась в забытьи Яантье.

— К сожалению, помочь ей нельзя, — сказал он доктору Фальке.

— Господи, — прошептал тот. — Это моя вина. Она могла бы еще жить да жить, если бы не отправилась следом за мной на край света.

— Она приехала сюда по собственной воле, считая, что помогать страждущим ее долг, — возразил Гюрзэн. — Именно об этом мы с ней вчера и говорили. Она сознавала, на что идет, и все же решила работать с вами. — Монах положил на плечо врача руку. — Не мучайтесь, доктор. Ваши терзания ее не спасут. Теперь ее никто не спасет, кроме Господа.

— Это местная лихорадка? — спросил Фальке, не поднимая глаз.

— Да. Ее без труда распознает любой египтянин. Видите, как Яантье обирает себя и постель? Так делают все пораженные этой напастью. — Монах осенил мечущуюся в бреду женщину благословляющим жестом. — Это продлится дня два, самое большое, затем она или поправится, или умрет.

— Как часто больные идут на поправку? — ровным, безжизненным голосом спросил врач.

— Крайне редко, — ответил Гюрзэн. — Если вы не хотите, чтобы зараза распространилась, закройте свой дом, не выпускайте из него никого и никого к себе не впускайте, пока лихорадка не прекратится. — Он с нарочитой рассеянностью оглядел потолок. — Я слышал странные вещи. Узнав от землекопов, что в их деревню пришла болезнь, профессор Бондиле тотчас же приказал им об этом помалкивать, чтобы работы не прекращались.

— Он сделал это официально? — изумленно вскинулся Фальке.

— Разумеется нет. Такие приказы позорны, а профессор печется о своей репутации. Он просто намекнул этим людям, чего от них ждет, и те поняли его с полуслова.

— Поняли с полуслова, — повторил Фальке, все еще пораженный чудовищностью сообщения. Может ли человек ради каких-то мелочных выгод подвергать смертельному риску жизни многих и многих людей?

Гюрзэн помолчал, потом словно бы вскользь объявил:

— Вчера здесь была мадам де Монталье. Она навестила вашу помощницу и немного ей почитала.

— Я же запретил ей сюда приходить! — вскричал гневно Фальке.

Гюрзэн философски пожал плечами.

— А как по-вашему, мадам де Монталье когда-нибудь подчинялась чьим-либо приказам? — спросил он. — Она будет вежливо улыбаться, кивать, а потом поступит по-своему. Тем не менее я могу ей сделать внушение. От вашего, разумеется, имени. А еще предложу ей держать на запоре двери своей виллы, хотя она может на то и не согласиться.

— Хорошо, — сказал Фальке, тщетно пытаясь собраться с мыслями. — Благодарю.

— Также, — сказал монах, — о случаях лихорадки необходимо поставить в известность судью Нумаира. Думаю, лучше это сделать мне, а не вам.

— Вы хотите сказать, что с вас он не стребует денег, — с горечью прокомментировал врач, запуская пальцы в свою шевелюру. — Прямо не знаю, как быть. Меня убивает собственная ничтожность, никчемность. Люди идут ко мне толпами, но когда я справляюсь с одной болезнью, они начинают умирать от другой.

— Когда-нибудь все мы умрем, — тихо заметил монах. — По крайней мере, вы не стоите в сторонке, а пытаетесь что-то сделать. — Он шумно вздохнул. — Я волнуюсь за вас, доктор Фальке. Если кто и подхватит тут лихорадку, то это, похоже, вы.

Немец нетерпеливо замотал головой.