Месяц Аркашон - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Тургенев cтр.№ 14

Удивительно: ни разу не затосковав об Альке за прошедшие дни, я был полон теперь горчайшего чувства утраты. Я закрывал глаза и видел Альку: на ступеньках какого-то контемпорери музея; на фоне Эйфелевой башни; собирающей в лесу, что ли, ягоды (хотя никогда я не был с Алькой в лесу, и не шло ей собирать ягоды). Я выглянул в окно: сквозь тучи проступало на полнеба Алькино лицо. Я выпил подряд две текилы, зачем-то почистил зубы. Мне странно, что я так долго не вспоминал о ней. Впрочем, мне было чем заняться: во всяком случае, последние три дня, после приезда Женщины-кенгуру. Она появилась, когда я пересматривал кассету номер 1.

Дюна. Волейбольный мяч, на одном кадре идеально совпавший с кружочком солнца. Лишь львиная грива короны вокруг слепого кружка. На песке расслабленное сильное мужское тело. Песка много, и Герой зарывается туда руками и ногами. Подходит Героиня в белом закрытом купальнике. Очень, непристойно крупный план. Егоза, что ли, куда отошла, и оператор тщательно обшаривает объективом Женщину-с-большими-ногами. Снизу бесстыже торчат нестриженые кудряшки, и это ей очень идет. Сверху топорщатся огромные соски (у нее и впрямь соски для книги Гиннесса; лично я таких не видывал). Героиня попирает ногой спину Героя. То есть он уже не Герой, он просто Поверженный Враг, а она — Блистательная Победительница. Вторая нога гордо отставлена в сторону, в поднятой руке — в роли факела или, не знаю, меча, но лучше факела — надкусанный залупленный банан.

Поверженный что-то говорит Женщине-кенгуру, она отшвыривает банан и медленно-бережно ложится ему на спину, обнимает его руками и ногами. И он отжимается на кулаках, его лица не видно, а на ее лице победное выражение сменяется умиротворенным. Все у нее в порядке.

Но почему, собственно, его лица не видно? — подумал я. Потому что он отвернулся от камеры. А почему отвернулся? Не хочет, допустим, чтобы кто-нибудь когда-нибудь — а этот «кто-нибудь» нашелся через дюжину лет — всмотрелся в его рожу, на которой крупно выведено: ах, какая постылая жена! Впрочем, нет, тут меня заносит. Пленка старая. Они женаты второй год. Медовое время. Он еще не успел от нее устать.

Она стучит в дверь. Когда она входит, солнце окатывает ее с ног до головы, как листопад. Я понимаю, что все рассчитано. Время суток, в которое дверной проем представляет из себя наиболее выгодно освещенную сцену. Координаты кресла, в котором предполагается зритель. Сам день, отчаянно солнечный: недаром же она приехала сегодня, а не вчера и не завтра… Что же, расчет оказался верен. Сердце мое, которое всего несколько часов назад работало взбесившейся фрезой, превратилось в тающий леденец. Серебрящиеся на солнце волосы ровненькой копной. Льняное, по виду грубое платье естественного цвета. На груди вышиты маки. Босоножки-плетенки на плоской подошве. Не властная тридцатитрехлетняя львица, а девушка на выданье. Спешит на танцы после сбора винограда.

— Не помешаю? — спрашивает девушка. — Кино смотришь?

Я нажимаю стоп-кадр. Идеальный Самец застыл на прямых руках. Женщина-которая-стоит-передо-мной лежит на его широкой спине, подперев рукой щечку. Наступил ключевой момент. Я твержу себе: не размякать. Не дать себя скушать этому странному существу с зелеными кошачьими глазами. Сыграть силу. Сделать плечи, какими они были у Самца, когда он вгонял в почву лопату. А грудь чуть выпятить, как на пленке * 2, где Герой ведет деловую разборку с десятком волчар в пиджаках и галстуках. Он потом проходит мимо них к двери как нож сквозь масло, и кажется, они бросятся сейчас на него, как муравьи на гусеницу, но не решаются. Бздят. Зубовного скрежета не слыхать, но он явно разносится на пол-Аркашона.

— И как кино? Добро, как всегда, побеждает? — спрашивает девушка. — Можно мне тоже?

Она берет стул, волочет его к моему креслу, садится. Ножки составила аккуратно, как Ученица Феи, но уверенно, как Лучшая Ученица. Я перемотал чуть назад и запустил сцену сначала.

— Чего это он глаза прячет?

— Ничуть он их не прячет, — мгновенно реагирует Серебристая Фея. — Мало ли почему человек не смотрит в объектив. Неудобно шею повернуть. Или телку красивую с той стороны увидал, вот и смотрит.

— А ты ему разрешала смотреть на красивых телок?

— Как можно не разрешать смотреть?

— Мало ли. Отслеживать взгляд и злобно спрашивать: куда пялишься? Ты ведь ходила за ним по пятам, насколько я понимаю. Ну, следила, чтобы подтвердить его существование. Взгляды контролировать могла…

— Откуда ты знаешь?

— Аркашон — город маленький.

— Понятно… В общем, да, я его ревновала. Не ревновала — поводов почти не было… Берегла, что ли.

— Беречь — это когда для того, кого бережешь. А ты для себя.

— А для себя-то — чем не беречь? Ну правильно, я боялась его потерять.

— Деньги?

— Деньги? А что деньги? Мне бы при разводе денег этих — как грязи…

— Плющ?

— Что? Ах да, плющ. Ну правильно, я всю себя с ним связала. У меня не было какого-то…. Отдельного от него значения. Кем я была до него?

— Кстати, кем ты была до него?

— Неужели ты еще не выяснил? Аркашон — город маленький…

— Нет, не выяснил. Как-то в голову не пришло. Я все больше про него выяснял. Ты же меня его попросила сыграть, а не тебя. Кем же ты была?

— Да никем не была. Восемнадцатилетней студенткой философского факультета.

— Философского?!

— А чего тут удивительного? Что мне, по-твоему, извилин не достает?

— Нет, то есть да, достает, но… Ты совсем другая. Я бы сказал, неотвлеченная. А там все абстракции, эйдосы…

— В том и дело, что абстракции там все немудреные. Вот, ты про эйдос говоришь. У него есть воплощение — вещь. Платону казалось, что вещь по сравнению с эйдосом деградирует. Эйдос — хорошо, самое оно, а вещь — уже так себе, халтурная копия. А Аристотель, наоборот, считал, что вещь к эйдосу тянется и имеет шанс возвыситься, если будет правильно себя вести или если мы ее будем правильно осмыслять. И вся разница. Смешно, что на самом деле и это Аристотелю было по фиг. Задача иначе формулировалась: выступить в пику Платону.

— А ты считаешь, вещь деградирует? Или она еще имеет шанс?

— Да какая разница! Важно, что проблема тупая: или деградирует, или нет. Минус или плюс. Даже безразлично, есть ли эти эйдосы вообще… Или раньше были, а теперь нет. Отчаялись в деградирующих вещах и замкнулись сами на себе.

— Постой, но там же миллионы всяких школ и систем…

— Так это нюансы. Какой дорогой идти к минусу или плюсу. А нюансы — это уже просто физиология. Точнее, психосоматика. В каком порядке слова поставить, какие категории неожиданно местами поменять… в самый ответственный момент. С какой интонацией говорить, с какой фишкой в историю попасть. Кант вот гулял все время… Во что одеться… Если я в мини-юбке доказываю, что вещь деградирует, — это одно, а если в брючном костюме — совсем другое.