Гром победы раздавайся! - читать онлайн книгу. Автор: Николай Андреев cтр.№ 15

А вот многие соратники матроса-анархиста оказались не так крепки душой.

— Эт все он, он, искусил, Сатана! А я — че? Я — ниче не делал, невиноватый я! Невиноватый!

Присяжные поверенные, защищавшие Дыбенко и прочую братию, старались изо всех сил, но даже они нет-нет да поглядывали на руины зданий Кронштадта и ров, который до того был завален трупами матросов…

Иные же просто молчали или плевали в землю в ответ на предложение последнего слова на этом процессе. Щастный просил, чтобы приговор был вынесен как можно скорее: и так все ясно было…

И снова — работающие кино- и фотоаппараты. Журналисты что-то помечали в своих блокнотах, немногочисленные дамы хватались за сердце, офицеры Петроградского гарнизона вспоминали события недавнего мятежа, а моряки недобро, ой как недобро смотрели на подсудимых. Даже во взглядах, падавших на Дыбенко, мешались ненависть, отвращение, желание отомстить и уважение к выдержке анархиста…

Всех приговорили к расстрелу, с исполнением сразу же после зачитывания приговора, на том же самом берегу, который обагрила кровь офицеров. Судьба будто бы хотела уравнять и тех, и других. Но смерть это сделала лучше, чем всякие реформы и революции…

Густав Маннергейм целыми днями не мог выделить нескольких минуток, чтобы отдохнуть. Сперва нужно было перевести на финский обращение великого князя Кирилла Владимировича, затем продолжить телеграфное сообщение с Петроградом: из столицы прибыли неожиданные вести о назначении на должность главы Петроградского военного округа Кутепова, знакомого по времени службы в столичной гвардии. На него можно было положиться, тем более Маннергейм узнал, что Александр Павлович был одним из тех, кто удержал Петроград от захвата мятежниками. Правда, стоило это немалой крови…

Но тут — новая напасть. Финны просили вернуть конституцию, продолжить ее действие. Для достижения этой цели сейм и гражданские власти угрожали «ухудшением отношения к центральной власти и русскому гарнизону». Похоже, особо горячие головы решили, что если уж в «метрополии» политический кризис, малолетний император у власти и до сей поры почти никому не известный чем-либо выдающимся Кирилл Владимирович, то можно и выторговать себе что-нибудь.

— Не имею ни малейшего желания исполнять эти требования, — заявил Маннергейм на очередном собрании сейма, обращаясь к депутатам на их родном языке. — Прислушайтесь.

Депутаты заволновались, начали посматривать по сторонам, боясь, что еще секунда-другая — и в зал заседания ввалится толпа русских солдат усмирять зарвавшихся финнов.

Прошла секунда. Затем — минута. Еще одна. Еще. Все молчали. Ничего не случалось.

— Что же вы имели в виду? Чего вы ждете? Ведь ничего не происходит! — наконец-то вопросил один из сидевших поближе к трибуне депутатов.

— Вот именно: ничего! Тишина, господа, тишина! А в эти мгновения в Ставке уже собираются новые командующие войсками, Балтийский флот готовит решительный удар по Кронштадту. Неужели вы думаете, что регент просто так сейчас, в этот момент, позволит вернуть Финляндии конституцию? Это просто невозможно! Ни на одну подобную уступку великий князь не пойдет. До этого он проявлял только силу в своих действиях, силу, решительность, настойчивость, непредсказуемость. Петроград был успокоен едва ли десятком тысяч настоящих солдат, а в нем живет не намного меньше, нежели во всей Финляндии, не говоря о Хельсинки, — Густав, чтобы хоть как-то склонить на свою сторону депутатов, использовал финский вариант названия города. — Но Финляндия выиграет больше, если подчинится, пойдет вместе со всей страной в войну.

— Бездельникам ничего не дадут, но тем, кто хоть что-то сделает для дела общей победы, или хотя бы будет иметь повод о таком заявить, многое позволено.

Маннергейм улыбнулся. Что ж, за время службы в гвардии он тоже поднаторел в красноречии. А может, просто положение обязывало…

— Стоит просто организовать несколько отрядов, которые затем регент использует для мирных дел, охраны железных дорог и далеких от фронта мест вроде Самары, Царицына, Ростова. Пару тысяч добровольцев, горячих голов, желающих несколько раз стрельнуть из ружья хоть по кому-нибудь — а взамен множество уступок со стороны власти. Думаю, вы уже ознакомились с проектом новой конституции. Великий князь многое обещает, но вряд ли что-либо даст, если великая Финляндия окажется безучастна в это время. Подумайте, просто согласие на организацию добровольческих отрядов в крупнейших городах нашей родины — в обмен на множество уступок, а главное, вполне закономерных и законных.

Густав ждал реакции депутатов. Он очень не любил болтовню, погубившую не одну войну, но что оставалось делать? Финляндия была этакой колонией, доминионом России, а не одной из многочисленных губерний. Столыпин даже поставил условие, что заказы у финских предприятий будут на тех же условиях заключаться, что и заказы у зарубежных. Да и велика губерния, с которой у остальной страны нормальная связь только по одной железной дороге и Балтике…

Лавр Георгиевич Корнилов очень своеобразно выглядел на смотре войск Северного фронта. Совсем невысокий, заложивший руки за спину, в маленькой фуражке, «застегнутый на все пуговицы», он все-таки производил грозное впечатление на солдат и офицеров. А уж когда начинал речь, о патриотизме и скорой победе, о вере в русского воина, которому вот-вот суждено вернуться к сохе или за станок…

К сожалению, эти речи едва ли могли найти отклик в душах солдат. Уставшие, сидевшие неделями и месяцами то в грязных и сырых, то в промерзших, заледеневших окопах и траншеях, не получавшие новой формы, надевавшие износившиеся сапоги, получавшие скудную пищу… А некоторые — так и вовсе не получавшие: ни валенок, ни сапог не было, и зимой нельзя было выйти к полевой кухне, за едой, чтобы не отморозить себе ноги или не подхватить воспаление легких или что-то не менее опасное. Давным-давно не видевшие нормальной бани и брадобрея, завшивевшие, смутно понимавшие, зачем нужна эта длящаяся уже третий год война.

Сложно было. Очень и очень сложно…

Но делать было нечего: нужно было продолжать бороться. Иначе к чему тогда были миллионные людские потери, сотни тысяч калек, миллиардные затраты, километровые линии окопов и воронки от артиллерийских снарядов по обе стороны фронта, разносившийся над полями сражений иприт, тиф, косивший армии не хуже вражьих пуль и пушек…

Новый главнокомандующий Северным фронтом окинул взглядом солдатские ряды. Это были образцовые солдаты: шинели латанные не более трех-четырех раз, более или менее сносно отдававшие честь и стоявшие во фрунт, с винтовками у каждого, а не по одной трехлинейке на двоих…

Сердце обливалось кровью при виде таких образцов: ведь какими же тогда были «ненадежные» части?

— На долю каждого из вас выпали испытания. Знаю. Я был в плену. Пулям не кланялся, германца не боялся, руки мои не дрожали, когда австрийские патрули были вокруг. Ходил в атаки. Врага в лицо знаю, знаю, что у него там внутри. У них обычная кровь, не отличается от той, что по вашим жилам течет. И били мы их, били везде. И будем бить! А то ишь, зарвались! Да сколько можно терпеть, здесь сидеть? А знаете, почему вы здесь месяцами сидите? Я вам отвечу, — боитесь. Боитесь германца, мира хотите, под бок к женке?! А что немцы уже поделили загодя землицу до самого Урала, между своими колонистами да магнатами. Круппу на откуп — Малороссию. Он будет кормить тех рабочих, которые пушки для армии делают, хлебом, испеченным из вашего же зерна, поить водицей из ваших же колодцев, женить на ваших же женах и дочерях. А те отплатят новыми снарядами и пушками, и ляжете вы в сырую землю. Но только если испугаетесь, сложите руки да крикнете на весь честной мир: «Струсили, братцы, вяжите голыми руками, сердце в пятки ушло!» Что, думаете, не скажете? А сейчас о чем думаете? А вы должны думать о победе, о том, как пройдетесь по родным местам, глядя всем прямо в глаза, и ни одна сволочь не посмеет сказать, что вы плохие сыны своим отцам! Мужайся, народ русский, мы победим! Мы еще покажем Европе, как надо воевать и как надо гулять! Мы еще пройдемся по Берлину и Вене, смеясь над струсившими германцами и австрияками! Мы победим!