А это точно был человек. По крайней мере, прожекторы на его броне работали как полагается.
Элаю вспомнился паук на дороге. Но в следующий миг его внимание захватила раскрывающаяся впереди картина.
— Лоден свидетель, — прошептал он.
Футах в ста перед ними волновалось черное море жуков, столпившихся перед воротами второго оцепления. Видимо, еще одного «жукотанка» у проклятых тварей не нашлось, и потому сейчас тараканы скапливались вокруг огороженной стенами взлетной площадки, а сверху их отстреливали «Имперские каратели». По обеим сторонам ворот содрогались от очередей стационарные установки, десятками выкашивая напирающих жуков.
Вездеход Элая влетел в гущу тараканов, перемалывая живую хитиновую массу траками, позеленевшими от вонючей слизи. С каждой секундой морт и стратег приближались к позициям «Карателей». Ловсон уже мог различить створ ворот.
— Вижу вас, дор стратег, — прохрипели динамики. И тут же пиликнул датчик Элая. Время обновления рейтинга. — Коридор сейчас будет! Ждите!
— Мы успели, Элай! — вдруг улыбнулась Нара. — Мы успели, понимаешь!
Ворота распахнулись за несколько секунд до того, как броневик влетел во внутренний двор. Несколько тараканов попытались просочиться следом, но их тут же отбросили заградительным огнем.
— Мы успели, Элай!
Ловсон не ответил. В боку у него опять кольнуло.
— Что с тобой, Элай?
Элай смотрел на экран личного рейтинга. Безмолвные адепты Калькуляции поставили стратега Ловсона на две позиции выше, и это могло означать только одно: сегодня стало на двух высших офицеров меньше. Убиты? Несчастный случай? Что стряслось?
Ловсон прикрыл глаза. А что, если орбитальной станции больше нет? Что, если это погиб Радикал? Вдруг эта атака на Раздоре часть чего-то большего, и взлетная площадка для челнока единственное место в системе, еще не покорившееся жукам?!
— Элай, да что случилось? — разъяренно крикнула Нара. — Стой, дурак!
Он вывалился из броневика, оттолкнул подбежавших к нему солдат и задрал голову к небу. Глупо, станцию отсюда все равно невозможно увидеть, но… Мало ли?
— Дор стратег… — у машины оказался ловур Рудольф.
Широкоплечий «Каратель» был облачен в боевой офицерский доспех, выкрашенный в цвета корпуса. Белая броня с массивными красными наплечниками, налокотниками, наколенниками и широким поясом, на котором висит энергетический палаш.
Огромная машина для убийства. Пришлось задрать голову, чтобы посмотреть в лицо звездному рыцарю. Голову ловура закрывал тяжелый обшарпанный белый шлем с затененным непробиваемым забралом. На лобовой броне и наплечнике красовался герб корпуса — сжатая в кулак латная перчатка; голос, усиленный динамиками, отдавал металлическим эхом. На Нару Рудольф даже не посмотрел. Наверное.
— Челнок к взлету го…
— Срочная эвакуация, ловур! Пусть бойцы отступают к челноку и пусть минируют все, до чего смогут дотянуться! — перебил его Элай.
— Слушаюсь, дор стратег! — в голосе Рудольфа блеснул ледок. Офицер ловко развернулся и отошел.
— Корабельные синтезаторы справятся и с пищей, и с воздухом… — начал было Ловсон. — А здесь только зря солдат положим. На орбите у них больше шансов, Нара.
Зачем он ей это сказал?
«Потому что ты весь такой бедный и несчастный, да? Потому что тебе хочется быть благородным героем, думающим прежде всего о других, да? И который в конце трагично и красиво умирает? Ты долбаный лицемер, Элай!»
Рэм Консворт
Утро пятого дня
Он открыл дверь, и из комнаты пахнуло едкой смесью пота, немытого тела и страха. Рэм Консворт тяжело вздохнул и на миг задержался на пороге. Хотелось немедленно вернуться домой, взять в руки книгу, какую-нибудь подобрее, с хорошим концом. Налить в большую кружку горячего отвара на привезенных с Ливня травах, сесть у окна в сад, в любимое продавленное кресло, и забыть обо всем, от самой империи Лодена до ноющей в районе затылка головы. Вообще, Рэм любил свою работу, но вот такие дурно пахнущие издержки ему не нравились.
Но, чего греха таить, подобную нелюбовь приходилось прятать за ширмой черных и не всегда веселых шуток. Например, он называл эту вонь — ароматом правды. И действительно считал, что пот, кровь, а иногда и моча — это предвестники человеческой свободы. Сигнал, что дознавателю удалось пробиться сквозь броню грехов и ширму самооправданий. Что ему удалось по-своему освободить душу пленника. Помочь ему сбросить оковы условности и посмотреть на себя другими глазами. Ну и, конечно же, самому в очередной раз пожалеть о выбранной работе.
Откуда-то донесся приглушенный стенами мужской вопль боли. Привычная музыка для недр Дома Раскаяния. Длинные, высокие коридоры с белыми стенами и галереями черных дверей. За которыми раскрывались самые потаенные секреты.
Работать сегодня не хотелось совершенно.
— Добрый день, Бэлла, — хорошо поставленным голосом поприветствовал он пленницу и захлопнул дверь, оборвав тягучий вой истязаемого. Ободряюще улыбнулся.
Рэм знал, что хорош собой. Высокий, стройный, плечистый, с аккуратной прической, правильными чертами лица и, как говаривали его многочисленные любовницы, волшебным, притягивающим взглядом. Сейчас его красота была особенно заметна. Теория контрастов.
На стуле скорчилась полненькая, остриженная наголо женщина в изорванном платье. Лицо ее посинело и заплыло от кровоподтеков. Руки были связаны за спиной, а вместо безымянного пальца на правой кисти уродливо чернел распухший обрубок. Бэлла Лакрун, семьдесят четыре года. Уже не молода, но и до спокойной старости еще далеко. Если, конечно, жить без греха и праведно.
За стулом пленницы стоял безмолвный Шестой в черном и просторном балахоне. Шестой нравился Рэму больше Пятого. Он был крепче и выносливее старой развалины, нашедшей, наконец, покой в армейском мемориале. А еще Шестой был старым знакомым Бэллы.
— Сегодня вы выглядите паршиво, моя дорогая Бэлла, — Рэм присел напротив нее, отметив кровавое пятно на полу, рядом со стулом пленницы. — Братья Кнута не слишком усердствовали? Они, знаете ли, меры не ведают. Я, конечно, пытаюсь держать их в узде, но…
Та лишь вздрогнула от звука его голоса, и Консворт понял, что беседа затянется. Откинувшись на спинку, он прикрыл глаза, собираясь с силами. Доставшееся ему дело уже порядком утомило. Скучное, нелепое, перекрученное интригами и высокомерной глупостью этих кретинов, крутящихся при дворе императора. Рэм считал, что нет ничего хуже подобных дел. Нет чести в том, чтобы распутывать паутину грязного белья, скопившегося в корзинах благородных домов. Уж дерьмом-то там перепачкана хорошо если половина.
— Дор Пахта, мой добрый мертвый друг, успокойте свою девушку.
Шестой покачнулся, шагнул к женщине, и та сдавлено вскрикнула, попыталась отстраниться от мертвеца. Из прорехи платья показалась дряблая, бледная грудь, и Рэма передернуло от омерзения. А ведь мертвому Алаю эта отвратительная «прелесть» нравилась. Хлесткий удар Шестого выбил из Бэллы лишь жалобный скулеж.