Евстигней - читать онлайн книгу. Автор: Борис Евсеев cтр.№ 50

— У Глашки вчерась, сукин кот, ночевал?

— Ох, у Глашки...

— Как же-с. Доложили. Так ты тогда Храповицкого шибко не боись: он сам у ентой Глашки днями и ночами в позапрошлом годе околачивался. Теперь получше нашел. Ты это... хватай, что дадено, да гляди: все, о чем сказано, — сполни! И со сполненным в указанный срок прибудь. Иначе — не миновать тебе трепки. Так-то, соколик! Ну, неча тут с тобою долго калякать, — вдруг осерчал лакей. — Сгинь, горбатка!

Государыня императрица старилась медленно.

Она б и вовсе не старилась, когда б не наглые людишки, затраченных на них усилий отнюдь не оправдывающие, когда б не усложнившиеся дела империи!

Каждый год — морщинка от разбоев и казнокрадства. Каждый месяц — от волокит губернаторских. Каждый божий день печаль от вороватых лакеев, слезы от грубостей камердинера Попова. Как уж тут не состариться?

Утро государыня проводила полулежа. Зеркала ей теперь подавались малые, круглые и слегка отуманенные: не всё ныне следовало отражать, и показывать не всё надобно.

После кофию и производимого канцлером Безбородкой доклада наступал час размышления и обдумывания сочинений.

Сочинять государыня любила страстно. При том любила густое письмо.

Часто даже не самую мысль, а письменное ее выражение, облаченное в русское партикулярное начертание, любила. Вдоволь насладившись в юности начертаниями готическими, ближе к старости нашла она усладу в миротворящей кириллице.

Но и саму мысль, ее извороты и ее прямизну — любила матушка государыня крепко.

В зрелом возрасте всё — и вокруг нее, и в ней самой — стало вдруг провисать, никнуть. Только мысли оставались новенькими и свежими: без морщинок, без трещинок.

А при скорой и отчетливой мысли — какая же старость?

Вот, к примеру, перо. Бежит легко. Когда саморучно запишешь, когда надиктуешь. Раз-два-три, сбоку подотри, глядь — и готово!

«Так и надо, любезная Катеринхен, продолжай, продолжай же!..»

Русскою прозой государыня Екатерина изъяснялась не вполне правильно. Однако изъяснялась весьма доходчиво. Со стихами выходило похуже.

Впрочем, не одни стихи были плохи. Не слишком давалась государыне и музыка.

Но для сих двух искусств как раз и существовал господин Храповицкий.

Государыня императрица трижды тряхнула колокольцем: звон, звонче, з-з-з!

Вошел многое о себе в последние месяцы возомнивший грубиян Попов.

— Господин Храповицкий во дворец прибыли?

— А то. Битый час здесь пыль с портьер отряхает. Подслушивает небось. А дела ему тут никакого и нет. Только бы под ногами путаться, — буркнул Попов (грубиян и невежа).

— Пфуй... Как некрасиво. А скажи-ка ты мне, любезный Попов: не ты ль вчера серебряный полтинник с маво стола рукавом камзола смахнул? Да и в карман тот полтинник, и в карман!

Государыня знала, чем уесть наглеца.

Был Попов тупо-ворчлив, но и был болезненно честен. За царскими вещами смотрел как за своими. Любая пропажа или, хуже того, покража — будь то пропажа серебряного полтинника или сворованная на птичьем дворе курица, — резали его без ножа.

Осерчавший Попов буркнул дерзость, повернулся уйти.

Матушка Екатерина подданных своих, несмотря на их грубости, любила. Обижать зазря намерений не имела. Взмахнув царственной рукой, примирительно сказала:

— Видно, я етот полтинник сама в карты вчерась продула. Играй, матушка, да не заигрывайся! — пожурила она самое себя. — Так ты, слышь, не обижайся на меня, Попов.

А призови-ка ты лутче ко мне нашего беспутника, господина Храповицкого призови.

Попов вышел, императрица сама поднялась с постели, облачилась в еще один («и вовсе уже не прозрачный!») пеньюар, подошла к бюро, отомкнула бронзовым ключиком замок, вынула книгу для записей. Книге вослед — крупно исписанные листы бумаги.

На верхнем значилось:

Новгородский богатырь Боеслаевич Опера комическая, составлена из сказки, песней русских и иных сочинений Государыня Екатерина мыслила сию оперу так: ясно и звонко читают ее записи, разыгрывают, применяясь к обстоятельствам, былину про Буслая (имя простецкое, не для театру! Недаром ею в Боеслаевича переделано). Действие идет равномерно: без топтания на месте, но и без скачков невероятных. Иногда (впрочем, не часто) меж означенными действиями и рассказами о древнем Новгороде звучит подходящая к делу музыка.

Государыня еще раз — словно небольшую, но драгоценную литографию — оглядела начертания слов и перевернула лист.

Действующие лица оперы, собственноручно в столбец переписанные, были таковы:

Амелфа Тимофеевна, княгиня вдовствующая, мать Василия Боеслаевича. Василий Боеслаевич, богатырь.

Потанюшка Новгородец да Фома Ременников, богатыри, друзья Боеслаевича.

Чудин.

Сатко.

Рагуил Добрынин, все трое посадники новгородские.

Умила, дочь Рагуила Добрынина и возлюбленная Василия Боеслаевича.

Здесь государыня едва заметно скривилась и читать перестала. Вспомнила о тайном, еще никому не известном возлюбленном. О недавно примеченном ею в толпе придворных Платоше Зубове, красавце. Так некстати Платоша вчера с Эрмитажного вечера ускользнул. А ну как к такой же вот Умиле?

Воспоминание растерзало вмиг. Полными слез, внезапно лишившимися живого блеску кукольными глазами глядела государыня на исписанный лист бумаги.

«Ах, Катеринхен, душа моя! Что етти подлецы с тобою делают! О мейн готт!»

Однако продолжались переживания недолго. Длительная привычка к сокрытию чувств, к уплотнению времени, к повсякчасному царствованию — быстро взяла свое. Государыня императрица слезу смахнула, приосанилась, даже улыбнулась.

«Платоше Зубову, жеребцу стоялому, от меня не скрыться. Не посмеет, не пренебрежет. Но етто в будущем времени. А теперь...»

Теперь следовало возвратиться к маловажному, но необходимому: к опере. Государыня снова глянула в лист, но уже в другой, выхваченный из середины:

«Василий Боеслаевич тут же действует, с усатыми и бородатыми, и прибьет всех; чернь взволнуется и сделается драка, Василий с помощью Фомы и Потанюшки всех прогонит с феатра...»

«Нет, положительно нельзя оставлять оперу как есть. Неизящно и без всякой поучительности...»

— Куда же етто господин Храповицкий запропал? — вскрикнула императрица не слишком громко.

Грубиян Попов, однако, и сквозь перегородки матушку услыхал.

Тут же, без промедленья, был явлен пред матушкины очи Александр Васильевич Храповицкий, статс-секретарь.