Законы войны - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Мельник cтр.№ 63

Очнулся на рассвете от того, что кто-то перевернул меня на спину и начал шарить в моих карманах. Незаметно взял в левую руку камень и, вложив оставшиеся силы, ударил шарившего по голове. Он со стоном упал — удар пришелся прямо по виску. Собрал последние силы и случайно нащупал у него аптечку. Разглядывать кто это был времени и сил не было. Единственное, что удалось — это раскрыть аптечку и приподнять голову, чтобы, сфокусировав зрение, посмотреть содержимое аптечки. Увидел тюбик-шприц с промедолом, который вколол себе. Через десять минут чувствовал себя более или менее удовлетворительно, чтобы встать и пойти. Вытащив из кобуры трупа пистолет и, изрядно пошатываясь, побрел в сторону города. Каждый шаг отдавался в моем мозге жгучей болью в груди и спине. Правой рукой шевелить было безумно больно. Еще слышались звуки перестрелки, причем совсем недалеко. Для того, чтобы отвлечься от боли, сверлящей мозг, начал считать шаги. Когда остановился на двух сотнях, упал и потерял сознание.

Не знаю сколько на этот раз был в отключке, но теперь меня вытащили из забытья звуки, как будто кто-то рядом проходит. Открыл глаза, так и есть: проходили какие-то солдаты в нашей форме. Моему присутствию ни кто не удивился, так как рядом валялось еще много трупов и еще больше прибилось к берегу в воде. Опять собрал силы и попытался крикнуть, но из уст вырвался только стон. Но и этого было вполне достаточно, чтобы рядом проходивший боец его услышал и повернул голову в мою сторону. Он что-то крикнул остальным и подбежал ко мне. От них пахло потом и немытым телом. Солдат приложил ухо к моей груди и послушал, бьется ли сердце. Тем временем подбежали еще двое.

— Пацаны, он еще живой. И дышит, — сказал первый, что подбежал ко мне.

— Ну и что? Ты, Петриченко, лучше добей его, — сказал один из подошедших.

— Да ты чё, Василий! Он же свой! — сказал Петриченко доставая из нарукавного кармана американскую индивидуальную аптечку и стаскивая с себя тельняшку.

— Ну и возись с ним, мы тебя ждать не будем. Он же все равно не жилец. — сказал Василий и пошел за остальными.

Тем временем тот, кого назвали Петриченко вколол мне что-то и перевязал рану тельняшкой, предварительно выполоскав ее в море. Потом взвалил меня на плечи и отправился за остальными. Временами были минуты, когда проблескивало у меня сознание. Успевал замечать только то, что нес уже кто-то другой…

Не знаю, сон это или явь: сижу за школьной партой в классе истории. Наш преподаватель истории, Подберезкин Дмитрий Федорович, что-то рассказывал. Я его не слушал и о чем-то разговаривал со своим школьным корешем Димкой Зеленским. И тут меня подымает ДээФ (Дмитрий Федорович).

— Как тебе кажется, Свешников, «жизнь — абсолютная ценность» — это верное утверждение или нет? — спросил он.

— Нет, не правильное. — ответил я.

— А почему? Обоснуй свою точку зрения, а нам всем без исключения интересно ее узнать, а то вы с Зеленским так мило болтали, что мне показалось, что обсуждали именно это утверждение — с некоторой иронией произнес он.

— Жизнь не может характеризоваться как ценность или не ценность, потому что ценность или скажем прямо — цена, сама по себе уже величина относительная. — после нескольких секунд молчания ответил я.

— С чего бы это? То есть ты хочешь сказать, что ценность и цена это два одинаковых понятия.

— Да так оно и есть. Исходя из теории цен Маркса, «Цена — это денежный эквивалент за затраченный труд на производство того или иного продукта». Какие труды вы лично затратили на свое рождение? То есть это не ваша заслуга, что вы появились на свет, а заслуга родителей. Значит жизнь цены не имеет, лично для меня. И вообще это утверждение придумали американские сволочи, которых мы еще будем давить.

— Интересно у тебя получается: жизнь — это не абсолютная ценность, так как у нее нет цены, потому что я ее не заработал. Мысль конечно интересная и Маркса к месту приплел, но все-таки жизнь получается бесценной, исходя из твоих рассуждений. А теперь объясни мне почему цена относительная, как ты выразился, величина?

— Хорошо, простой пример: дайте мне муку, дрожжи, яблоки и скажите приготовить из этого яблочный пирог. Я ни разу в жизни еще не пек ничего и в конечном итоге из нормальных продуктов получится несъедобная фигня. Хотя затрачу массу усилий и труда для того, чтобы приготовить пирог. В итоге всем моим трудам и приготовленному пирогу цена — ноль. А дайте эти же продукты профессиональному кондитеру или просто нормальной домохозяйке, которые при минимуме усилий приготовят прекрасный яблочный пирог. Это я к чему, что все у нас в жизни относительно, а цена жизни — это вообще не величина. Если бы наши деды и прадеды задумывались под Москвой в 41-м, что жизнь — это абсолютная ценность, то мы бы не выиграли бы 2-ую Мировую войну. Абсолютными величинами я считаю только физические, математические и химические постоянные, которые в любой точке Вселенной остаются постоянными. То есть если у нас число ПИ равно 3,14, то и на Альфе Центавра оно будет равно 3,14. Почему тогда кланяться пулям было зазорно? Это же прекрасно показал Толстой и Симонов. Я не спорю, что любому человеку хочется жить, но когда дело касается понятия Родины и родных, понятие «жизнь — абсолютная величина» просто само себе противоречит.

— Интересно ты рассуждаешь, Володя. Все вроде правильно, но ты не учел некоторых факторов, например: под Москвой у солдат не было выбора потому что сзади у них стояли заградительные отряды НКВД.

— Это не показатель, некоторые заградотряды приходили на передовую и воевали с немцами вместе с остальными войсками. Да и вообще, нашим ничего кроме жизни и чести терять было нечего. Но лучше потерять жизнь, чем честь. А взять американцев, если у тебя вилла на берегу океана, красивая, на все согласная, жена и еще куча таких же любовниц, изрядный счет в банке — конечно тебе есть что терять. И поэтому придумали это понятие…

Открыл глаза, ужасно хотелось пить, тупая саднящая боль разрывала спину с правой стороны. Я лежал на животе на подстеленной плащ-палатке. Рядом доносились голоса сидевших солдат. Попытался пошевелиться и ожгла боль в спине еще более немилосердно, застонал. Тут ко мне подошел Петриченко.

— Ну, наконец-то очухался, лейтенант. А то я грешным делом подумал, что ты того, решил поставить кеды в угол, но ты молодец, держишься. — начал говорить он весело. — Ничего еще пару переходов и мы будем у партизан.

— Где я? — хрипло спросил я, и тут же зашелся кашлем, который вызывал у меня кровавую пену изо рта и жгучую боль в под правой лопаткой и в правом легком.

— Не боись, мы окруженцы. Дойдем до партизан, а там тебя отправят на материк, вылечат, залатают и снова будешь как новенький. А теперь тебе нужно поесть и поспать. — с этими словами он сел возле меня, осторожно посадил и начал кормить размоченным в морской соленой воде сухарем. Я кашлял, есть было трудно, но знал, что это нужно.

Через сутки напоролись на партизанский заслон. Меня перенесли в палатку, где размещался их полевой госпиталь. В палатке битком набито ранеными. Стояла вонь от экскрементов, крови, блевотины, немытых тел и стоны умирающих. В соседней палатке была операционная и там слышалось побрякивание падающих хирургических инструментов в металлические лотки. Меня принимала немолодая санитарка. Казалось, что от усталости она выглядит еще старше. Когда меня положили на пол в палатке, что-то вкололи — отрубился моментально. Впервые заснул, а не потерял сознание.