Пасынок судьбы - читать онлайн книгу. Автор: Владислав Русанов cтр.№ 45

Навья коснулась подоконника тонкими пальцами. Улыбнулась напоследок, блеснув в сгустившемся сумраке — огня зажечь словинец не подумал — зубами. Оттолкнулась. Впорхнула в оконный проем, подобно птице. На миг мелькнули ягодицы, икры, пятки…

И все.

Будто бы и не было никого.

Годимир недоуменно глядел на меч, на сундук напротив, на окно.

Может быть, привиделось?

Да нет. Не может такого быть!

Кожа запястья еще хранила память о прикосновении. Перед глазами, как наяву, стояла гибкая фигурка, зеленоватая кожа, длиннющие волосы.

Чудо как хороша. Хоть и нежить.

Как это она сказала? Любовь — это вино…

Любовь…

Дверь распахнулась.

— Ты чего это в темноте сидишь? — весело воскликнул Олешек. — Или спишь уже?

Интересно, наигранность в его словах почудилась Годимиру после замечания навьи или он сам научился различать оттенки речи шпильмана?

— Заснешь тут… — буркнул рыцарь.

— Значит, страдаешь в гордом одиночестве. — Олешек безошибочно, даром, что темнота сгустилась окончательно, нащупал плошку с маслом — она стояла на полу, в изголовье его сундука. Щелкнул кресалом. Еще раз… С третьего раза затлел трут. Шпильман раздул красный, едва заметный огонек и зажег каганец.

— Во! А меч зачем вытащил? — удивленно округлил глаза Олешек, разглядев наконец-то Годимира.

— Значит, надо было, — довольно невежливо ответил словинец.

— Что это ты злой такой, а?

— Не «акай». Знаешь, кого я видел?

— Не знаю! — беспечно перебил рыцаря Олешек. — Зато я, знаешь, кого встретил?

— Кого? — нахмурился Годимир, не зная — злиться ему или не обращать внимания на выходки музыканта.

— Пархима!

— Быть того не может! Его ведь убили.

— Так это Пархима, у которого внуки, убили. А я нашего видел. С которым мы на телеге ехали.

Годимир крякнул:

— Вот я бы с ним поговорил. Все бы повыспросил. И почему он сбежал, и откуда рубашка, кровью измазанная, и с какой такой радости товар бросил?

— Ага! Спросишь ты его! — ухмыльнулся шпильман. — Если поймаешь. Я хотел догнать, да куда там! В толпу угрем нырнул — поминай как звали.

— А точно он? Может, спутал?

— Да нет. Не мог я перепутать. Не слепой. Бородка его. И кучма наполовину облезлая, и киптарь… Все сходится. Он это. Пархим.

— Так что ж ты не окликнул его? Позвал бы…

Олешек окинул рыцаря укоризненным взглядом. Вздохнул. Молча установил цистру в углу. Пошатал, убедившись, что сам по себе инструмент не упадет. Скинул сапоги и улегся на сундук. Глядя в потолок, проговорил рассудительно:

— Вот смотрю я на тебя, пан рыцарь, смотрю и думаю — ты уже вырос или ребенком остался?

— Что? — опешил словинец. — Ты к чему это?

— Да если бы я его окликнул, он бы втрое шустрее смылся. Тех, с кем дружбу водить хотят и на оклики отзываются, на дороге не бросают не попрощавшись. Хитрый он мужик. Ушлый. Точно что-то замыслил…

— Узнать бы — что.

— Узнать-то можно. — Олешек почесал нос. Подумал. Почесал бровь. — А зачем?

— Ну, не знаю…

— То-то и оно, рыцарь Годимир. То-то и оно. Коли не знаешь зачем, нечего и время убивать на пустое дело. Тебе вон о своей беде заботиться надо.

— Верно, — не мог не согласиться Годимир. — Ну, а что обо мне в замке говорят? Ты-то послушал, я надеюсь?

— Я-то послушал… Кстати, не «нукай», терпеть не могу. Сколько можно просить?

— Ладно, не буду. — Словинец нетерпеливо тряхнул чубом. — Так что про меня говорят?

— А ничего не говорят.

— Как так?!

— Да уж так. Все только и толкуют, что о предстоящем турнире и о том, как схватятся пан Тишило и пан Стойгнев. Про полещука тут многие наслышаны — он у моста над проезжающими рыцарями здорово покуражился. Кое-кто из молодых даже ехать не решился, прослышав о нашем бело-красном пане. А иные в обход добирались — ниже по течению Щару вброд переходили. Говорят, пару коней потеряли. Камни скользкие, нога соскакивает, и хрясь! А пан Стойгнев тоже боец прославленный. Одних лишь походов за Усожу на его счету до десятка. И с Загорьем воевал, и новые земли в левобережье Горыни отвоевывал. Один оруженосец клятвенно клялся, что пан Ланцюг за один раз с тремя горными людоедами справляется. Порубит в мелкую капусту и даже не вспотеет…

— Ну да! — с ехидцей пробормотал Годимир. — Кикиморой пообедает и шилохвостом закусит.

— Я за что купил, за то продаю! — рассмеялся Олешек. — Само собой, веры таким рассказчикам немного, но послушать бывает любопытно.

— Ладно, дальше что?

— Что дальше? А вот что. Весь замок гудит, прикидывают, как будут пан Тишило с паном Стойгневом биться? Конными или пешими? На каком оружии? Как поединок закончится? Были бы деньги, я бы поставил. Пожалуй, на нашего полещука, хоть Стойгнев, по всему видать, боец тоже из серьезных.

— А про меня, значит, ничего?

— Ничегошеньки. Хочешь, знамение сотворю?

— Не хочу.

— Вот и хорошо. Как отец Лукаш, иконоборец наш дорогой, сказал бы — грех божиться, Господа всуе поминать. — Олешек сладко зевнул. — Я так думаю, погуляли, поговорили, пора и на боковую.

Он уселся и принялся стаскивать зипун, стараясь не слишком усердствовать, чтобы ненароком не оторвать рукава.

— А меня ты и не спросишь, что приключилось? — обиженно проговорил Годимир.

— А что с тобой могло приключиться? — беззаботно ответил шпильман. — Ты же не уходил никуда.

— Не уходил. Верно. Зато гостей принимал. И каких!

— Каких же? — удивленно воскликнул Олешек. — Неужто королевна Аделия заглядывала? Я, кстати, спрашивал — она на людях почти не показывается…

— Да какая королевна! — с жаром воскликнул рыцарь. — Навья!

— Чего?

— Не чего, а кто!

— Ну, кто?

— Вот видишь, сам говорил, а сам «занукал».

— Мне можно. Я изредка. Так кто такая навья?

— Помнишь, я тебе сон пересказывал?

— Помню. Отчего же не помнить?

— Вот зеленокожая и есть навья… Пробралась в окошко, представляешь? А пока мы с тобой говорили, висела снаружи, за плющ уцепившись…

Чем дальше рассказывал Годимир, тем больше округлялись глаза музыканта. Прямо как у филина. Был миг, когда рыцарь подумал — все, лопнут сейчас с натуги. Но глаза шпильмана выдержали. Не выдержала челюсть, отвисшая до груди при упоминании о вомперах и волколаках. Хорошо еще, Годимир решил промолчать о «ненастоящести» Олешека, а то бы добил, пожалуй, бедолагу неотвратимее корда.