Повелители фрегатов - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Шигин cтр.№ 36

Вот сцена приема мичманов президентом Адмиралтейств-коллегий графом Иваном Чернышевым. Из воспоминаний адмирала на Данилова: «Нас ввели в кабинет, где мы и встали во фрунт. Нас вели коридором, казалось под древесным сводом живопись по стенам оного жива, кабинет устлан ковром, представляющим траву с полевыми цветами и к одной стороне была стеклянная стена, за которой в больших прекрасных кадках стояли деревья, на которых множество перелетывало разных птиц, которые и пели. Стены кабинета, как бы стены какого грота Граф сидел на пне и перед ним стоял пень с бумагами, которыми он занимался». Впрочем, тот же граф Чернышев, при всем своем чудачестве, никогда не забывал о делах личных. Из воспоминаний одного из офицеров екатерининского времени о пребывании на фрегате в Англии: «До половины мая простояли за вещами, которые наш капитан купил для графа Чернышева: медные кубы, обои, книги, коровы, свиньи, собаки, обезьяны, попугаи и проч.».

Из воспоминаний Эразма Стогова (дедушки Анны Ахматовой) об известном адмирале эпохи Александра I адмирале Ханыкове: «…Мне очень хочется припомнить и рассказать, что я слышал об адмирале Ханыкове. Петр Иванович Ханыков долго был главным командиром Кронштадта. Анекдотов пропасть о нем, но как о добрейшем человеке, да, впрочем, в старом флоте и не было недобрых адмиралов, — весь флот одной семьи из корпуса. Ханыков ежедневно вставал очень рано, обходил рынок, осматривал продающуюся провизию, проверял цены, покупал связку кренделей и у повивальной бабки пил кофе. Дома дожидалась его на завтрак яичница.

Раз приходит мичман с рапортом; долго ждал, соблазнился яичницей, съел и ушел. Ханыков, не найдя яичницы и узнав, что съел мичман, не сказал ни слова, но приказал звать мичмана к главному командиру кушать яичницу каждое утро; мичман приходил, ел и уходил. Так продолжалось полтора месяца. Наступили холода, дожди; на призыв мичман отвечал, что сегодня не пойдет. Являются ружейные и под караулом привели мичмана к главному командиру. Ханыков имел привычку щелкать пальцем правой руки промежду сложенных пальцев в кулак левой руки и при этом относился ко всем: «Душенька». И в этом случае Ханыков сказал мичману:

— Душенька, душенька, как же ты смел ослушаться, ведь тебя звали к главному командиру, — посадил его под арест в Кроншлоте и на столько дней, сколько он съел яичниц.

К Ханыкову часто приезжал государь Александр Павлович и обедал. Тогда очень строго был запрещен привоз спиртных напитков и портера. Говорят, государь очень любил портер. За обедом Ханыков подзывает камердинера и говорит: «Как мы были последний раз в Англии, то, должно быть, осталась одна бутылка, там в углу с левой стороны, поищи и принеси». Одно и то же приказание повторялось во всякий приезд государя.

Однажды государь за столом подозвал камердинера, и слово в слово скопировал Ханыкова, бутылка явилась (как будто главному командиру может быть запрет). Государь с удовольствием пил и спрашивал: «Это последняя бутылка?» Ханыков заботливо отвечал: «Надобно поискать».

Ханыков был флагманом во время сражения с англичанами; за потерю корабля «Всеволод» он был предан суду. Флот оправдывал Ханыкова; он приказал кораблю, бывшему на ветре, подать помощь «Всеволоду», но капитан струсил и не пошел. У Ханыкова были враги (и у такого добряка были враги). Суд приговорил Ханыкова разжаловать в матросы. Государь приказал разжаловать Ханыкова на 12 часов, но приказа не объявлял. Ханыков вел очень правильную жизнь, он в известный час утра и известное время прогуливался по бульвару. Ханыков, выходя из дому, был встречен своим начальником, который спросил Ханыкова, почему он не в матросском платье, и показал ему приказ. Ханыков вернулся домой, приказал обрезать полы сюртука и в куртке все-таки сделал свою обычную прогулку, но, возвратясь домой, получил удар паралича.

Бунин после рассказывал мне, что Ханыков верил в черные или несчастные дни. Однажды государь вспомнил, что Ханыков давно не получал награды. Случился тут Нарышкин и сказал: «Кстати, государь, сегодня у Ханыкова черный день, хорошо разуверить его красной лентой». Ханыков сидел за обедом, как фельдъегерь поднес ему конверт. Ханыков распечатал, выпала на тарелку красная лента. Старик горько заплакал и сказал: «За многим ты пришла ко мне, за многим!» и со слезами вышел из-за стола. Как не сказать: по вере вашей и достается вам».

Большой проблемой в XVIII — XIX веках было и засилье в высших эшелонах флотской власти престарелых адмиралов. Давно отставшие от реалий флотской действительности, а порой и вовсе почти выжившие из ума, они тем не менее продолжали вмешиваться в руководство флотом, не только не помогая, а наоборот, мешая. Предельного пенсионного возраста тогда не существовало, и если в XVIII веке приходилось терпеливо ждать, пока очередной старец уйдет в мир иной, освобождая место более молодому преемнику, то в XIX веке все же нашли выход и стали спроваживать заслуженных старцев на покой в сенат и различные государственные комитеты, где вреда от них было значительно меньше.

Вот анекдот, иллюстрирующий ситуацию с засильем старцев в высших флотских органах. Император Николай I поинтересовался однажды у начальника Главного морского штаба князя Меншикова:

— Знаешь ли ты, что в Адмиралтейств-совете недавно почти одновременно умерли сразу его двое членов?

— Это какие же? — удивился Меншиков.

— Такой-то и такой-то! — пояснил Николай.

— Ах, эти! — махнул рукой князь. — Они, ваше величество, умерли уже давно. Сейчас их только хоронили!

Разумеется, что среди адмиралов встречались люди совершенно разные как по воспитанию, образованию, отношению к службе, так и по образу жизни. Вот пример поведения адмирала в экстремальной ситуации, когда чувство долга было выше боязни за собственную жизнь. Из воспоминаний об эпидемии холеры в Кронштадте художника-мариниста А.П. Боголюбова, служившею лейтенантом. «Наступила холера 1846 — 1847 годов. Скучная была жизнь в этой нездоровой крепости, народ мёр сильно, адмирал Дурасов храбро ходил по экипажам и больницам, водил меня за собою. Раз я ехал с ним на катере в Раниенбаум, на пути гребец почувствовал себя дурно. Приехав в Ковш, адмирал вышел и тотчас же велел мне отвезти больного обратно в госпиталь. По пути больного терли щетками, но с ним была сильная сухая холера, и, когда его понесли на носилках ребята, он скончался. Впечатление было неприятное, но что делать, от судьбы не убежишь… Я уже в это время был второй год в лейтенантском чине, и мне дали орден Св. Анны 3-й степени, что немало меня установило в среде товарищей. Но осенью добрый мой адмирал А.А. Дурасов вдруг захворал холерою и на вторые сутки скончался. В нем и его семье я потерял истинно добрых и почтенных людей, ибо адмиральше очень многим обязан по части светского воспитания, которому она меня выучила, часто подсмеиваясь остроумно над моими резкостями слова и действий. Они переехали в Петербург, а я серьезно захворал, что и пригвоздило меня в Кронштадте».

А вот несколько иной образ флотского вождя, сохраненный нам вице-адмиралом на Даниловым в его мемуарах: «Главный командир Ревельского порта адмирал Спиридов (сын знаменитого победителя при Чесме Г.А. Спиридова. —В.Ш.), был человек весьма изнеженный, любил роскошь и всякий день занимался картами в большие (т.е. играл по-крупному. —В.Ш.), а потому я не мог делать ему компанию и только был ему знаком издалека, друг у друга обедывали по зову. Жена его платила и моей жене визиты и ездила к нам без зова, а он никому из подчиненных не делал визитов, только был занят собою и ни в чем не упражнялся, кроме карт».