Мир красного солнца - читать онлайн книгу. Автор: Клиффорд Саймак cтр.№ 169

Кемп шагнул вперед, протянул руку, но так и не решился дотронуться до плеча Гарднера.

Бессмысленно пытаться что-либо предпринять. Он это знал. Джонни Гарднер покинул их. Неуклюжее тело по-прежнему восседало на табуретке, но сознание — проницательное, ясное, подобное лезвию бритвы сознание — ушло. Ушло, как пыльная мумия, обрушившаяся внутрь себя. Меньше минуты назад оно обладало способностью проникнуть в глубочайшие тайны жизни, а сейчас превратилось в темную пустотелую пещеру, заполненную лишь призрачным эхом покинувшего ее разума.

Нашарив позади себя второй табурет, Кемп устало взгромоздился на него и уставился на Гарднера, чувствуя, как безымянный ужас, порожденный чужой планетой и цепью враждебных событий, постепенно смыкает над ним черные крылья, заслоняя свет далеких звезд.

Над лабораторным столом сиял крохотный конус подсветки электронного микроскопа. А под микроскопом находилось нечто очень близкое к исходному сырью, первоэлементу жизни. Нечто, стоившее ему, Джонни Гарднеру и Виктору Финдлею… Скольких лет? Теперь в полумраке лаборатории они казались вечностью.

Вечностью кропотливых исследований, бесконечных записей, удачи, вот-вот готовой улыбнуться, но непременно ускользающей из-под самого носа, и следовавших затем сокрушительных поражений.

— Итак, — обратился Кемп к самому себе, молчаливому помещению и сумасшедшему у окна, — мы вернулись на исходные позиции.

Пытаться продолжить с того места, где остановился Гарднер, не имело ни малейшего смысла. В те последние несколько минут Джонни работал стремительно. Ему было некогда отвлекаться, чтобы делать заметки, и все конечные, принципиально важные данные он держал в уме. Даже в специально созданных условиях максимальной стабилизации молекулы протоплазмы все равно остаются крайне неустойчивыми. Их структура уже претерпела необратимые изменения, сделав помещенный под микроскоп материал непригодным для дальнейших наблюдений. Они либо превратятся в более сложную жизнь, либо перестанут жить вообще, утратив ту крохотную искру, которая отличала их от других молекул.

Им с Финдлеем придется начинать заново. Записи Джонни, конечно, помогут им — но только лишь до определенного момента. Собственно, до того места, где они обрываются. Дальше придется идти одним по дороге, указанной Джонни Гарднером, и, нащупывая свой путь, пытаться воспроизвести то, что делал он. А знания Джонни теперь утрачены навсегда. Они растаяли, как инверсионный след ракеты, нырнувшей в утробу космоса.

Скрипнула дверь. Кемп встал и медленно повернулся к вошедшему, чей силуэт темнел на фоне освещенного проема.

— Почему так тихо? — спросил Финдлей. — Что вы, ребята…

Голос его оборвался. Финдлей застыл, уставившись на залитое звездным светом лицо Джонни Гарднера.

— Только что, — устало произнес Кемп. — Джонни позвал меня, хотел показать что-то интересное под микроскопом… Пока я глядел, его и накрыло. Когда я обратился к нему, он сидел в точности как сейчас. А ведь несколько секунд назад все было в порядке…

— Так оно и бывает. — Финдлей вошел в лабораторию и встал рядом с Кемпом, — Этого следовало ожидать. Мы с тобой повидали достаточно таких случаев. Иногда мне снится, что ты и я — единственные вменяемые люди во всей системе. Остальные сходят с ума, и остаемся только мы.

— Надо было послушаться твоего совета, — горько усмехнулся Кемп. — Следовало отослать его с последним кораблем. С виду он был нормальный. И вел себя вполне адекватно. А нужен он был как никто другой. Джонни так долго продержался. Я надеялся, что обойдется…

— Не вини себя, шеф, — сказал Финдлей, — Откуда ты мог знать?

— Но ты-то знал, Вик! И предупреждал меня, говорил, что он чокнется. Откуда ты знал? Скажи мне, как ты…

— Успокойся. — Финдлей предостерегающе поднял руку, — Я ничего не знал. Ничего определенного по крайней мере. Просто ощущение. Полагаю, это можно назвать интуицией. Или наитием.

Они стояли рядом, плечом к плечу, как будто таким образом могли противостоять чувству обреченности, ощущению абсолютной тщетности человеческих усилий, поднимавшемуся, казалось, внутри их самих

— Это не может длиться вечно, — произнес Кемп. — Однажды мы научимся удерживать человеческий рассудок от сползания в пропасть. Мы найдем способ помочь мозгам идти в ногу с людскими амбициями и не отставать от прогресса.

Финдлей кивнул на Гарднера.

— Он был на верном пути. Сделал первый большой шаг. Прежде чем мы попытаемся как следует изучить мозг — то есть с научной точки зрения, — необходимо понять, что есть жизнь. Раньше мы всегда начинали с середины и ковыляли назад, пытаясь отыскать бог знает что. Поступать так и в дальнейшем уже непозволительно. Нам нужна база, понимание фундаментальных основ жизни, а с ней мы поймем и самих себя.

Кемп кивнул.

— Ты прав, Вик. Он сделал первый большой шаг. А теперь… теперь он отправляется в Санктуарий.

Они помогли Джонни Гарднеру встать с табуретки и провели его через лабораторию. Джонни шел как незрячий, то и дело спотыкался, дергаясь при непроизвольном сокращении мышц. Безумец глядел прямо перед собой и, казалось, созерцал нечто видимое только ему.

— Благодарение небесам, — заметил Финдлей, — что он ушел таким образом. Не как Смит.

Кемпа передернуло от воспоминаний. Смит взбесился. Он изрыгал непристойности, визжал и орал, круша лабораторию. Они пытались унять его, уговаривали успокоиться. А когда он бросился на Финдлея со стальной балкой, Кемпу пришлось его застрелить.

Хотя с Лемпке вышло еще хуже. Лемпке взял да и вышел из купола в практически несуществующую атмосферу Плутона. Как был — в лабораторном халате и без скафандра.

Доктор Дэниел Монк, отложив карандаш, снова перечитал неуклюжие строчки приблизительного перевода:

«Это повесть о… который посетил пятую планету от центрального солнца; не о первом, кто отправился туда, но о первом, кто обнаружил обитающую на ней любопытную форму жизни, которая в силу ее… не была распознана как жизнь…»

Снаружи поднялся легкий ночной марсианский ветер. Он подметал улицы города Сандебара. Плакал и стенал среди карнизов и колонн музея. Песчаная метель крохотными пальчиками барабанила по стеклам, а алмазный свет марсианских звезд рисовал на полу морозные квадраты, падая сквозь оконный переплет.

«Это повесть о…»

Доктор Монк нахмурился. Повесть о ком? Вероятно, он никогда не узнает, поскольку словарный запас, сделавшийся доступным благодаря Розеттскому свитку, не распространялся на имена собственные.

Криво улыбнувшись, Монк снова взялся за карандаш и написал в пробеле: «Джон Доу». Имя как имя, не хуже любого другого.

«Это повесть о Джоне Доу…»

Но это совершенно не вносило ясности в решение другого вопроса. Это никак не объясняло, почему жизнь на пятой планете «не была распознана как жизнь».

Пятая планета, нынче ставшая поясом астероидов, вихрем планетарных осколков, без сомнения, была планетой. Орбита ее в иную эпоху пролегала между Марсом и Юпитером. Эта планета наряду с Землей являлась наиболее доступной для жителей Марса. Естественно, они не могли не посетить ее. И то, что они знали пятую еще до разрушения, давало все основания для захватывающего дух вывода о невероятной древности свитка, из которого был переведен данный абзац.