Русалия - читать онлайн книгу. Автор: Виталий Амутных cтр.№ 149

Как могло сотвориться то, чтобы сей матерый степняк мог убояться Святославова копья, как получилось, что не успел ответить встречным ударом и тем самым обусловил столь скоропалительную развязку? Но у Святослава не было времени, чтобы задуматься над этим, — крылья вдохновения сочетали его с самой душой возрастающей бури.

Буря набирала силу.

Там Православ, воспаленный душевным подъемом своего вождя, забросив за спину щит с торчащими в нем пятью стрелами, выхватил из ножен, болтавшихся при бедре, меч и соединил его с вражеской саблей. Чтобы клинок меча не оказался перерублен, принимая удары на сильную его часть [504] , Пересвет все ближе подбирался к супротивнику, и, выждав благоприятный момент, сжав костяную рукоять, что было силы обрушил меч на выю печенега, — срубленная голова, теряя шапку, разбросив в стороны вороные косы, поверглась наземь, а задержавшееся в седле тело, исторгающее из перерубленной алокровной жилы пунцовые струи, понес в гущу лютеющей брани ошалелый жеребец.

А вот Ольгрет в забрызганном кровью простецком шлеме, склепанном из четырех стальных лепестков, напружился, нацеливая стрелу, но меткий печенежский срезень [505] шутя разорвал тетиву его лука, пестрого от берестяной оклейки. Он делает несколько скачков на коне в разные стороны, сбивая прицел столь верному стрелку, но еще одна стрела с бронебойным граненым клювом, прилетевшая совсем с другой стороны, с такой силой ударяет в шлем, что Ольгрет на какое-то время обеспамятует, и тут бронзовый кистень доканчивает дело граненой стрелы.

Точно бледно-сизый степной лунь распластав полы заячьего тулупа, больше не удерживаемые разрубленным ремнем, несется над землей десятский Могута. Единственно чекан [506] остался у него. Но не отчаивается Могута, — одной стороной орудия своего шеи печенежские рубит, другой — их башки расшибает. А то просто схватит вражину за что придется, стащит с лошади и ну его копытами своей сивки топтать.

А это кто с отрубленным ухом и ужасом в глазах бесславно несется прочь от обагренного кровью поля? Неужто русичь?!

Позор слабодушных и отвага отчизнолюбцев, пыл братолюбия и беспамятство неукротимого бешенства, могучие мечи, изрубленные руки, победные клики и предсмертные стоны, потоки крови, кони — каурые, вороные, буро-пегие, треск и скрип, свист стрел и стук щитов, все сплавлялось в красноречивую песнь кровавого застолья, в которой все отчетливее распознавались подголоски Карны и Жели [507] .

Но не для княжеских ушей голоса чернокрылых плакальщиц. И не потому глухо к их сердцещипательному вою богатырское сердце, что не знакома ему боль, а потому, что способно оно быть выше боли. Ибо неподдельное княжество знает, что не должно скорбеть сердцу, когда свивает нить грядущего Судьба-Макошь, поскольку одна она решает, достигнет ли какой человек замышленной цели или прахом пойдут все его притязания. Так что остается мыслящему человеку, расспросив у высших сил о своем назначении, честно и прилежно претворять небесные предначертания в земную жизнь. И может ли что быть важнее для князя, нежели блюсти достаточность своего племени? Ведь с некоторых пор ни одному народу нет смысла и помышлять о праве процветания, если это право не охраняется силой оружия собственных князей.

Борзая сулица вонзилась в бедро Святослава, но тот выдернул копьецо из раны и воротил хозяину. Все произошло так неожиданно, что печенег не успел придумать ничего лучшего, как заслониться луком. Чермное от крови острие сулицы рассекло лук, окропив смуглое скуластое лицо красной рябостью. Решительно отшвырнул обломки оружия печенег, но тотчас в его руках возник русский меч.

Кольнув острием меча своего коня, он, ликуя, бросился навстречу еще более ликующему Святославу, несущемуся навстречу с развеселым кличем:

— Ихма-а! Люблю боготыря-а хоть и в пе-че-неге!

Словно в удалой пляске принялись супротивники кружить на конях один вокруг другого, то и дело сходясь и осыпая друг друга мощными ударами мечей и разудалым хохотом. Скоро печенег надвое расколол щит Святослава, но и русский князь вышиб из рук врага стойкий заслон. Кто знает сколько кругов протоптали витязи, сколько раз их мечи праздничным звоном подкрепляли громовой шум битвы! Уж выбивались из сил их тела, начинали изнемогать их сердца, когда услыхал Святослав рядом с собой прощальный рык умирающего Вышезара, и будто молния пронизала его. Сам обращаясь молнией, обрушился Святослав на своего зложелателя, — никогда прежде незнакомая сила преисполнила его волю, и упавший на плечо печенега меч разрубил того до пояса. Но это было… невероятно! Ведь Святослав знал, что у него просто по молодости лет не может быть потребной для такого удара телесной силы, и объяснить ее пришествие можно было разве что вмешательством горних сил. Впрочем слишком краток был миг того помышления, немедленно заслоненный рокотом неутихающей битвы.

Те, кто видят поражение своих верховодов, невольно теряют надежду на успех, и бегство начинает представляться им единственным условием будущности. Однако печенегам бежать-то было и некуда. Зажатые с трех сторон они вынуждены были принимать столь немилый им ближний бой. Впрочем даже крыса, загнанная в угол, оказывается приневолена осознать, что ей не остается ничего другого, кроме смелости. Что же говорить о людях! Если отступать некуда, то, как говорится, страх берется за оружие. Оттого-то теперь вроде бы обыкновенно пугливые степняки прямо на глазах наливались силой и дерзновенностью.

— Дайте им дорогу! Сокол! Олель! Дайте им уйти, пусть к речке дунут!

Такие наказы выкрикивал Святослав, с трудом направляя израненного стрелами очумевшего от боли Воронка в ту сторону поля, где в некотором его понижении сверкала петлистая речка. И действительно, открытый путь к отступлению — слишком высокое искушение, чтобы от него возможно было отказаться с легкостью. Когда же поддавшись соблазняющей слабости войско предастся бегству, обреченность неминуемо становится его уделом.

Расчет князя оказался верен: перемученное тяжкой сечей степное воинство, обуянное бедственной готовностью, ринулось в казавшуюся ему спасительной брешь, вдруг возникшую в неприятельском окружении. Один за другим скатывались под гору печенежские всадники, стремясь скорее кинуться в ледяную воду речки, дабы достичь пустынного и безмятежного (подумать только!) левого ее берега. Но что такое человеческие упования? Широкие твердокаменные копыта короткошеих длинных и приземистых лошадей вязли в желтой глине пойменной луговины, затопленной талыми водами. Тут-то и настигало легковерных и корыстолюбивых настоящее воздаяние. И всегда невозмутимый свет очей Суда и Судиниц [508] , отражаемый то и дело вскипающей рекой, тысячью тысяч скользящих отблесков был прикован к фигурам сражающихся и бегущих, к их размазанным от страха или пышущим радостью лицам, этот небесный свет вспыхивал крохотными солнцами на остриях их клинков и в зерцалах глаз, рассыпался световой рябью по темным шкурам встававших на дыбы пораненных коней, зажигал высокие столпы взметенных брызг.