Кентавр - читать онлайн книгу. Автор: Элджернон Генри Блэквуд cтр.№ 88

В глубине души зародилась неописуемая тяга к тому, что он угадал в этой паре, к чему-то родственному ему, хотя он и не мог найти слов, чтобы выразить это точнее. Им сначала овладели то ли неловкость, то ли удивление, но то более глубинное чувство вскоре вытеснило их. Из атмосферы, окружавшей отца с сыном, к нему молча взывало нечто всепобеждающее: оно было полно смысла, полускрыто, еще недостаточно поднялось на поверхность, чтобы можно было признать его и обозначить. Но они сами признали его наличие. Оба знали. Оба ждали. И это было чрезвычайно волнующе.

Прежде чем начать распаковывать необходимые вещи, О’Мэлли долго сидел на койке и размышлял, силясь уловить в грохоте обрушившихся на него переживаний то слово, которое могло бы принести облегчение. Это странное впечатление громадности, не соответствовавшее действительным размерам, это выражение поиска убежища и то следующее выражение уверенности, что путь найден, — он чувствовал, что это явления одного порядка. Именно это скрытое свойство мужчины затронуло и воспламенило его сознание, когда их взгляды мимолетно встретились. А его оно взволновало столь глубоко именно оттого, что крылось в нем самом. Причем незнакомец уже точно знал, в то время как он сам лишь подозревал до сей поры. Что это было такое? Отчего оно вызывало радость и страх одновременно?

Слово, которое все ускользало, кружась, словно котенок за своим хвостом, и не принося объяснения, было одиночество… то одиночество, о котором сказать можно было лишь шепотом. Ибо это было одиночество на грани избавления. Если же объявить о нем слишком громко, мог появиться некто неизвестный и лишить избавления. А этот мужчина с мальчиком сумели бежать. Они отыскали путь на свободу и теперь были готовы, и даже жаждали, указать его другим узникам.

Ближе к объяснению О’Мэлли подобраться не мог. Он лишь начал смутно осознавать, что привело его в чрезвычайно счастливое возбуждение.

— Ну, а эта огромность? — спросил я, ухватившись за единственную конкретную деталь посреди тумана его рассуждений. — Как ты это объяснил? Ведь тому должна же была быть определенная причина?

В тот летний вечер, когда я впервые услыхал от него эту историю, мы шли по берегу реки Серпентайн. В ответ на мои слова он повернулся и уставился на меня голубыми глазами, в которых серьезное выражение перемежалось с насмешливым.

— Огромность, ощущение громадного размера, величины, — отвечал он, — должны были быть отражением некоего свойства сознания, коснувшегося меня на парапсихическом уровне, оказав непосредственное воздействие на мое сознание, а вовсе не на зрение.

При рассказе он использовал сравнение, которое потом в записи опустил, оттого что присущее ему чувство юмора подсказало: как ни крути, все равно будет выглядеть гротескно, хотя на самом деле впечатление, скорее, было трогательным.

— Будто бы, — рассказывал О’Мэлли, — они на своих мощных спинах несли просторный черный плащ, на присутствие которого указывали бугры и выпуклости, но они никоим образом не выглядели уродливо, а даже вполне привлекательно и естественно — именно это придавало впечатление гигантского размера. Само же тело, хотя и крупное, было вполне обычных размеров. Но дух тем не менее скрывал иные формы. И некий намек на них неведомым образом коснулся моего сознания.

Затем, видя, что мне нечего ответить, он добавил:

— Скажем, когда человек сердится, можно себе представить его красным, а когда завидует — зеленым! — и рассмеялся. — Теперь понимаешь? Это было вовсе не физическое качество!

Мы думаем, исходя из опыта лишь малой толики прошлого, но желаем, стремимся и действуем, опираясь на всю его глубину, включая момент, когда сложилась наша душа.

Анри Бергсон

Состав пассажиров был ничем не примечательным. Группа французских туристов направлялась в Неаполь, а немецких — в Афины, несколько деловых людей — в Смирну и Константинополь, а горстка русских возвращалась домой через Одессу, Батум или Новороссийск.

Соседом по каюте у О’Мэлли, занявшего верхнюю койку, был небольшой, кругленький краснолицый канадец drummer, продававший уборочные машины — косилки, молотилки и т. п. Название машин, их цена и условия приобретения составляли всю его вселенную, ими он владел на нескольких языках, не имея представления больше решительно ни о чем. Он был вполне добродушен и соглашался на все, только бы его не трогали.

— Не будете возражать, если я пока не стану гасить свет и немного почитаю? — спросил О’Мэлли.

— Я вообще не умею возражать, — последовал жизнерадостный ответ. — Я полностью непритязателен. Поэтому не стоит беспокоиться, — после этих слов он повернулся к стенке. — Старый путешественник, — добавил он приглушенно, из-под одеяла, — принимаю все как есть.

Так и было, поэтому ирландца это его свойство «принимать все как есть» беспокоило только в том отношении, что сосед вовсе не заботился об умывании и даже не трудился снимать одежду, ложась спать.

Знакомый по прежним плаваниям капитан, добродушный моряк родом из Сассница с зычным голосом, пожурил О’Мэлли за то, что тот «как обычно» едва не опоздал на рейс.

— Теперь фот опостали занять место за моим столом, — проворчал он шутливо, — што шаль. Следовало претупретить меня телекраммой, токта я пы вам сохранил место. Впрочем, может за столом у токтора осталось местечко.

— Пароход полнешенек в этот раз, — ответил О’Мэлли, пожимая плечами, — но, надеюсь, вы не станете возражать, если я буду время от времени подниматься к вам на мостик выкурить трубочку?

— Конешно, конешно.

— Есть на борту кто-нибудь примечательный? — продолжал разговор ирландец.

Весельчак-капитан рассмеялся.

— Примерно как фсекта, знаете ли. Никофо такофо, из-за кофо стоило бы стопорить сутно! Спросите фот токтора лучше, ему становится заметно скорее, чем мне. Феть тонкая публика фсекта начинает страдать морской болезнью и пропатает ф каютах. Кута на этот раз — в Трапезунд?

— Нет, в Батум.

— А-а! Нефть?

— Меня интересует Кавказ в целом — полазаю по горам.

— Ну што ш, там куча оружия, глядишь — и пристрелят! — расхохотавшись, он величаво проследовал на мостик.

Так получилось, что О’Мэлли начал столоваться по правую руку от доктора Шталя; напротив него, по левую руку от доктора, сидел весьма разговорчивый торговец мехами из Москвы, который, придя к собственным заключениям о вещах в целом, считал, что и весь остальной мир обязан их разделять, и многословно изрекал свое мировоззрение с величественным видом, что иногда было забавным, но по большей части утомляло. Справа от него сидел каштановобородый армянский священник с кроткими глазами, из того самого монастыря в Венеции, что давал приют Байрону; этот человек ел все, кроме супа, с ножа, но поразительно аккуратно, а руки у него были до того изящные, что он вполне мог при еде обойтись и без ножа, и это никого бы не оскорбило. Вслед за священником сидел кругленький канадец. Он обычно молчал и следил за чередованием блюд, чтобы чего-нибудь случайно не пропустить. Еще дальше, через пару ничем не примечательных личностей, сидел белокурый крупный бородатый незнакомец с сыном. По диагонали от О’Мэлли с доктором, они были совсем на виду.