Кентавр - читать онлайн книгу. Автор: Элджернон Генри Блэквуд cтр.№ 53

Теперь непримиримость мужа достигла такой точки, когда его намерениям стало невозможно противостоять, на вопросы он не отвечал. Хотя дома мистер Биттаси был добр и мягок, делая все, что мог, для облегчения ее жертвы.

— Дэвид, с твоей стороны выходить сейчас совершенно неразумно. Ночью сыро и очень холодно, земля пропитана росой. Ты совсем простудишься.

Его лицо просветлело:

— Не выйдешь ли со мной, дорогая? Один-единственный раз! Я только дойду до того места, где растет остролист, чтобы посмотреть на тот бук, что стоит там такой одинокий.

Она уже выходила с ним однажды в сумерках, и они видели эту злобную купу остролистов, где как-то раз становились лагерем цыгане. Больше там ничего не могло вырасти, но остролист буйно разросся на каменистой почве.

— Дэвид, с буком все в порядке, он в безопасности.

Миссис Биттаси из любви к мужу выучилась немного его терминологии.

— Сегодня нет ветра.

— Но он поднимается, — ответил Биттаси, — там, с востока. Слышу, как он шумит среди голых, голодных лиственниц. Им нужны солнце и влага, и они всегда плачут от ветра с востока.

Пока муж отвечал, она быстро вознесла короткую безмолвную молитву своему ангелу-хранителю. Теперь каждый раз, когда он так осведомленно, интимно говорил о жизни деревьев, София чувствовала, словно ее туго окутывает холодная пелена. Женщину била дрожь. Как он мог знать такое?

И все же в повседневной жизни он пока оставался разумным и рассудительным, любящим, добрым и нежным. Только в отношении деревьев казался совсем помешанным. Самым удивительным было то, что с момента крушения веток кедра, который они оба, хоть и по-разному, любили, отклонение от нормы стало больше. Почему он приглядывал за деревьями, как иной за хилым ребенком? Почему он жаждал, особенно в сумерках, уловить в них «настроение ночи»? Почему думал о них с такой заботой, когда грозил мороз или поднимался ветер?

И все чаще женщина задавала себе вопрос: «Как он мог знать такое?»

Муж ушел. Закрыв за ним входную дверь, она услышала далекий шум леса.

И тут ее внезапно осенило: «А почему ей тоже все известно о них?»

Будто порыв ветра, обдала ее эта мысль, охватив плоть, дух и разум. Неожиданное открытие, вырвавшись из засады, сразило наповал. Правда, перед ним меркли все возражения, оно сковало всякую способность к размышлению. И все же, пораженная в первый момент, миссис Биттаси вскоре собралась, и в ней стало нарастать неприятие. Исступленная, но расчетливая отвага, что вдохновляет предводителей отчаявшейся толпы, вспыхнула в ее маленьком существе грандиозным и неукротимым пламенем. Зная свою слабость и незначительность, она в то же время понимала, что подспудная сила ее натуры может сдвинуть горы. Вера была оружием в ее руках и давала право применить его; а пустить это оружие в ход она смогла, поддерживаемая духом полного, бескорыстного самопожертвования, пронизывавшим всю ее жизнь. Ясная, безошибочная интуиция вела ее в атаку. За спиной стояли Библия и Бог.

Можно было только удивляться, как такая великолепная догадка озарила ее, хотя секрет объяснения, возможно, крылся в самой простоте ее натуры. В любом случае София достаточно ясно видела определенные вещи, но только в особенные минуты — после молитвы, в тишине ночи, или когда на долгие часы оставалась одна в доме, наедине с вязанием и мыслями — и тогда вспыхивало озарение, хотя каким образом оно приходило, забывалось.

Эти мысли еще не оформились, не облеклись в слова; она не могла их высказать, но, не заключенные в структуру предложений, они сохраняли первоначальную ясность и силу.

Наступили часы терпеливого выжидания, постепенно растянувшиеся в череду дней. Муж уходил с раннего утра, взяв с собой завтрак. Миссис Биттаси ждала его возвращения к чаю, сидя за столом с согретыми чашками и чайником, на каминной решетке лежали горячие булочки, когда она вдруг поняла: то, что тянет его из дома, день за днем увлекая прочь на долгие часы, то, что противно ее воле и инстинктам, — огромно, как море. Это была не просто очарованность самими деревьями, а нечто массивное, громадное. Вокруг обступала, вздымаясь валом до неба, стена противодействия колоссальной силы. До сих пор Софии представлялись зеленые, изящные формы, колышущиеся и шумящие на ветру, но все это было пеной, рассеявшейся при ближайшем рассмотрении, на поверхности, под которой крылись непроницаемые глубины. Деревья служили стражами, стоявшими на виду, по краям невидимого военного лагеря. Ужасный гул и глухой рокот группировки главных сил вдалеке врывался в тихую комнату, где потрескивал огонь в очаге и уютно шумел чайник. А снаружи, там, далеко в лесу, беспрерывный шум все нарастал.

Вместе с ним подступило ощущение неизбежной схватки между ней и Лесом за душу мужа. Предчувствие ее было настолько ясным, как если бы в комнату вошла мисс Томпсон и сообщила, что дом окружен.

«Мэм, к дому подошли деревья», — объявила бы она. На что последовал бы ответ хозяйки: «Все в порядке, Томпсон. Основные силы еще далеко».

Вслед за этим показалась еще одна истина, чья реальная близость повергла женщину в шок. Ревность не ограничена человеческим и животным миром, а пронизывает все сущее. И царству растений она ведома. Так называемая неодушевленная природа делит ее наравне со всеми. Деревья испытывают это чувство. И лес прямо за окном, застывший в тишине осеннего вечера по ту сторону лужайки, также это понимал. С безжалостной силой ветви пытались удержать возле себя тех, кого лес любил и в ком нуждался, и желание охватывало миллионы листьев, побегов и корней. У людей оно, конечно, осознанно; животные действуют, подчиняясь чистым инстинктам; но в деревьях ревность нарастала в неком слепом приливе безличной, бессознательной ярости, которая смела бы противника с дороги, как ветер сметает снег со льда, сковавшего реку. Без числа и без края они наступали, охваченные страстью, удвоенной откликом… Муж любил деревья… Они стали это сознавать… В конце концов они отнимут его у нее…

Затем, слыша его шаги в холле и стук закрывшейся двери, миссис Биттаси ясно осознала, насколько широка пропасть между ней и мужем. Она возникла из-за той, другой любви. Все лето, неделя за неделей, когда ей казалось, что они так близки, а в особенности теперь, когда она совершила величайшую жертву в жизни, оставшись рядом ради того, чтоб помочь, муж медленно, но уверенно отдалялся. Отчуждение было свершившимся фактом. Все это время оно назревало, и теперь между ними зияла широкая, глубокая трещина. По ту сторону пустого пространства открывалась безжалостная перспектива. Сначала вдали еще неясно виднелось лицо мужа, которого София нежно любила и когда-то боготворила, но потом можно было различить только маленькую, уходящую прочь фигурку, а ей оставалось только смотреть вслед.

Вечером они в тишине пили чай. Жена не задавала вопросов, он не собирался распространяться о том, как провел день. Сердце у нее стучало, и ужасающее чувство одинокой старости охватило ледяной изморосью. Она смотрела на мужа, готовая исполнить любое желание. Растрепанные волосы, ботинки с налипшей черной грязью, движения нетерпеливые, размашистые — от всего этого у нее начинают пылать щеки, а по спине пробегает неприятная дрожь. Сразу вспоминаются деревья. И глаза у него горят, как никогда.