Гаугразский пленник - читать онлайн книгу. Автор: Яна Дубинянская cтр.№ 37

Я подождала, пока мне поменяли постель и провели очередной часокурс терапии; после него в голове прояснилось, и это было очень кстати. Многое надо заново обдумать… черт, как все-таки не вовремя убили (?) моего старого-престарого знакомого (а сколько ему, интересно, было лет?), бывшего профессора (!!!) и будущего генерала Чомски…

Селекторная информалка ретранслировала, что ко мне посетитель: нет, ну сколько можно!.. На мониторе высветилась физиономия Мариса: этот уж точно плюхнется мне на постель. И вообще…

Вежливо сообщила, что я устала и никого не принимаю.

Проверила, нет ли на стене Медсестры. Высунула руку из постели, дотянулась до пульта индивидуальных заказов и напрограммировала сразу три чашки двойного натурального кофе.

Сначала потяжелел подол темно-синего нижнего платья, и лишь потом вода коснулась пальцев ног, заплеснула ступни. Сегодня море не волновалось, и Мильям легко, не путаясь в длинном одеянии, вошла по пояс. Живот отвердел, словно барабан, обтянутый тугой бычьей кожей; Мильям не испугалась, она знала, что это ненадолго. Что, как только ноги простятся с песчаным дном, а море ласково предложит свои прохладные текучие объятия, их тела станут расслабленно-легкими, будто облака, дремлющие на пике Арс-Теллу. И ее, и ее четвертого сына.

Она плыла, почти не шевеля руками, почти не нарушая покоя морской глади. Чуть заметные движения не утомляли, и казалось, что можно вот так — неторопливо, постепенно — достичь дальнего края Великого моря. Только что там, на том неведомом краю?.. Неужели и вправду — тоже граница?

Мильям усмехнулась странной мысли. За морем (куда никому из смертных еще не удалось доплыть) дорога в Сад Могучего; так говорит Алла-тенг, Его служитель. А если кто-то и утверждает другое, почему она должна верить этому кому-то, а не почтенному служителю?

Кроме того, она знала, что легкость плавания обманчива. Обратный путь всегда дается гораздо труднее и может стать по-настоящему тяжелым испытанием, если опрометчиво заплыть слишком далеко. А ей в этом, последнем, месяце тяжести следует избегать чрезмерного напряжения… Старая прислужница Айне и без того не устает твердить, что такие купания гневят Матерь Могучего, но отказаться от них она, Мильям, совершенно не в силах.

Она уговорила себя остановиться, кувырком перевернулась в воде, будто гладкоспинная дельфиниха, легла отдохнуть на водную гладь. Платье, как всегда, перекрутилось, сильнее стесняя движения, но Мильям привычно расправила под водой непослушные складки и, приподняв голову, стала смотреть на берег. На немыслимую красоту, которая каждый раз поражала ее, как впервые.

Тогда — впервые — Мильям в ужасе жмурила глаза, вжимала голову в колени, намертво вцеплялась в край лодки. А Растулла смеялся, и что-то гортанно выкрикивал — она тогда еще плохо понимала южное наречие, — и, перегнувшись через борт, зачерпывал ладонью и бросал в лицо молодой жене целый сноп холодных мокрых брызг… Она не визжала только потому, что слишком боялась. Боялась моря. Боялась почти незнакомого человека с узкими глазами.

Растулла же не сомневался, что она полюбит море. И эту чужую землю — как только увидит ее всю сразу, во всей ее ослепительной красоте. Для чего, наверное, и увез Мильям на своей утлой лодке так далеко от берега, что казалось, еще чуть-чуть — и откроется дорога в Его Сад… (О дороге за морем Мильям уже слышала: в ту пору Алла-тенг, знаток всех наречий Гау-Граза, был ее единственным настоящим собеседником.) И боялась шевельнуться, боялась взглянуть.

А Растулла, смеясь, взял ее голову в крепкие ладони, насильно приподнял, развернул и заставил посмотреть.

Синяя слепящая гладь растворялась в буйстве зелени, сплошь покрывавшей берег. Казалось, тысяча искусных мастериц день и ночь тщательно подбирали пряди крашеной шерсти, чтобы соткать этот мохнатый ковер, отливающий разными оттенками зеленого. Кое-где сквозь него едва пробивались ярко-белые, голубые с золотом и металлически-блестящие крыши дворцов; обычные жилища целиком скрывались в листве. Отсюда, с моря, не верилось в существование обширных подворков, ухоженных садов с полянами, цветниками и дорожками, да и вообще хоть кусочка открытого пространства в сплошном южном лесу.

А горы, вздымаясь над лесом крутыми, подсвеченными солнцем уступами, все до единой увенчанные вечнольдистыми и снежными сверкающими уборами, в которых отражалось небо, почему-то казались, наоборот, близкими и доступными, как будто к их вершинам вели удобные, прорубленные кем-то ступени. Мильям знала, что это не так: пики Южного хребта были совершенно неприступны, если не считать нескольких тайных троп, недолговечных из-за частых обвалов.

Она полюбила эти горы, как в детстве — пологие склоны и невысокие вершины Срединной цепи. Знала их по именам: Арс-Теллу, Уй-Айра, Альскан, Ненна, Пан-Теллу, Лайя… Могла часами любоваться ими, особенно с моря.

А без моря Мильям вообще, наверное, не смогла бы теперь жить.

Растулла-тенг, чьи глаза исчезали в узких щелях, когда он смеялся над ее страхами; достиг своей цели. Он всегда добивался того, чего хотел, силой ли, смехом или тем и другим одновременно. Он мог бы, без сомнения, заставить ее полюбить и его самого. Но поставить такую цель не приходило ему в голову.

Последний раз Мильям видела его восемь с половиной месяцев назад. Целых четыре ночи: Растулла знал, что Матерь Могучего не послала его жене точной уверенности в сроках.

Днем у него были какие-то другие дела. А перед отъездом на границу он и не подумал проститься — просто не пришел на пятую ночь. Как всегда. Мильям давно привыкла.

Она поплыла к берегу. Поднялось легкое волнение, море закучерявилось барашками. Волны шли наискось, и приходилось плыть почти им наперерез, чтобы не снесло в сторону от купальни, к отвесному обрыву Лайи, Кобылы-горы, купающей в прибое каменную гриву. Мильям то и дело получала хлесткую пощечину: море показывало неразумной женщине свой неуживчивый нрав. На берег она вышла совершенно обессиленная.

Прислужница Айне запричитала, чуть ли не заголосила, поминая попеременно то Матерь Могучего, то Врага Его, искушению которого так легко поддается Мильям-тену, и неизвестно, не простер ли Враг уже свою беспросветную тень над младенцем в ее чреве. Сделав подобное предположение, старуха каждый раз извлекала из-под покрывала седую косицу и откусывала кончик волоска: откупная жертва, призванная не дать сбыться нечаянному пророчеству. Иногда забывала; а может, попросту боялась остаться совсем без волос.

Главное, что она не забывала быстро и ловко освободить Мильям от мокрого одеяния, высушить тело и волосы мохнатым одеялом, растереть жесткой рукавицей, прогоняя пупырышки гусиной кожи, и набросить на хозяйку сухое платье. Затем движения прислужницы становились медленнее, тщательнее: из купальни Мильям выходила в полном облачении супруги славного тенга, чей дворец возносится островерхой крышей над прочими жилищами, а виноградники может сосчитать лишь зоркоглазый скальный сокол.

О том, что Растулла — один из самых богатых тенгов Южного побережья Гау-Граза, Мильям узнала почти случайно, когда уже носила второго сына. До тех пор, обретаясь в уединении, общаясь лишь с Алла-тенгом и прислугой, она была уверена, что на этой земле вот так, в странных, разделенных многочисленными стенами жилищах, именуемых дворцами, живут все.