Лично я не питаю никаких иллюзий по отношению к Великобритании. Пусть американцы готовы похерить собственную Конституцию всякий раз, когда на нас косо посмотрит какой-нибудь джихадист, зато бриты, как я узнал при подготовке своей внеклассной работы по обществоведению в девятом классе, вообще не имеют конституции! У них вообще такие стремные законы, что волосы на ногах встают дыбом. К примеру, если вас с достаточной уверенностью посчитают террористом, то могут на целый год упрятать за решетку, даже не располагая вескими уликами, чтобы окончательно доказать вашу вину. Возникает вопрос: насколько уверенным можно быть, не располагая вескими уликами для доказательства вины? Как они достигают достаточной степени уверенности? Может, они видят вещие сны, в которых обвиняемый совершает теракты?
А слежка в Британии такая, что Америка по сравнению с ней выглядит дилетантом. Среднего лондонца только во время прогулки по улицам фотографируют полтысячи раз на дню! Автомобильные номерные знаки фотографируются на каждом перекрестке по всей стране. И все служащие, от банковских до работников общественного транспорта, с готовностью проследят за вами и доложат куда следует, если посчитают вас хоть немного подозрительным.
Но мама воспринимала свою родину иначе. Она переехала в Штаты еще школьницей, но так и не привыкла к этой стране, хотя здесь вышла замуж за юношу родом из Петалумы, родила и вырастила сына. Для нее Америка навсегда останется землей варваров, а Британия — домом.
— Ма, но он же не прав! Уж кому понимать это, как не тебе? Все, что делает нашу страну великой, сейчас спускают в унитаз, и оно плывет по течению. Ведь ясно же, что еще не пойман ни один террорист. Папа уперся в свое «мы нуждаемся в безопасности», а сам нуждается в понимании, что большинство людей не чувствуют себя в безопасности. В основном мы как раз чувствуем себя в опасности!
— Я все понимаю, Маркус. Поверь, я не сторонница того, что происходит в этой стране. Просто твой отец… — Она вдруг запнулась. — Когда после взрыва ты не явился домой, папа решил…
Мама встала и налила себе чашку чая. Она всегда так делала, когда смущалась или расстраивалась.
— Маркус, — произнесла мама глухим голосом. — Маркус, мы были уверены, что ты погиб. Понимаешь? У нас не оставалось сомнений, что твое растерзанное тело лежит на океанском дне. Мы оплакивали тебя несколько дней. И во всем виноват какой-то ублюдок, который вознамерился лишить жизни сотни чужих ему людей только ради того, чтобы доказать неизвестно кому неизвестно что!
До меня стало медленно доходить. То есть я, конечно, понимал, что они беспокоились обо мне. Во время взрыва погибло много народа — около четырех тысяч человек по последним оценкам, — и в городе практически каждый имел знакомого, кто не вернулся домой в тот день. У нас в школе двое до сих пор числились пропавшими без вести.
— Отец готов был убить кого-нибудь. Любого. Он помешался. Поверь, ты никогда не видел его таким. И я тоже никогда прежде его таким не видела. Он помешался. Он садился за этот стол и принимался клясть и ругать все на свете. Самыми скверными словами. Я даже не подозревала, что он умел так сквернословить. Однажды — на третий день — зазвонил телефон, и папа схватил трубку, подумав, что это ты. Но оказалось, кто-то ошибся номером. Он швырнул телефон с такой яростью, что тот разлетелся на мелкие кусочки.
Я вспомнил, как слегка удивился, увидев на кухне новый аппарат.
— С тех пор у него в душе что-то сломалось. Отец любит тебя. Мы оба любим тебя. Ты — самое важное, что есть в нашей жизни. Мне кажется, тебе это не совсем понятно. Помнишь, когда тебе было десять лет, я надолго уезжала домой в Лондон? Помнишь?
Я молча кивнул.
— Мы чуть не развелись тогда, Маркус. О, причина сейчас уже не имеет значения. Просто наступила черная полоса, какая случается в жизни людей, любящих друг друга, но за годы совместного существования потерявших взаимную чуткость. Отец приехал ко мне, понял меня и уговорил вернуться ради тебя. Мы оба не могли обойтись с родным сыном так нечестно и жестоко. Наша любовь воскресла ради тебя. Благодаря тебе мы сейчас вместе.
У меня в горле вырос комок. Я ничего не знал об этом. Мне никто не рассказывал.
— Твоему отцу сейчас очень тяжело. Он пережил серьезную душевную травму, и понадобится время, прежде чем с ним все будет в порядке. Он оправится и вновь станет тем мужчиной, какого я люблю. А до тех пор нам с тобой нужно понимать и беречь его.
Мама обняла меня, и я заметил, как похудели ее руки, а кожа на шее покрылась морщинами. Для меня она всегда была молодой и задорной, со свежим румянцем на щеках, с проницательным взглядом из-под очков в тонкой металлической оправе. А теперь в ней появилось что-то старушечье. Она постарела из-за меня. Она постарела из-за гадских террористов. Она постарела из-за долбаного департамента национальной безопасности. Как ни странно, но я типа оказался вместе с этими уродами по одну сторону, а мама с папой и все те люди, с которыми мы сыграли злые шутки, — по другую.
Я не мог уснуть в ту ночь и все раздумывал о том, что услышал от мамы. За ужином мы с папой почти не разговаривали. Я боялся, что ляпну чего-нибудь не по делу, а он сидел притихший и напряженный, так как очень переживал из-за последних новостей. Окончательно выяснилось, что мост и метро взорвала «Аль-Каида». Поначалу ответственность за взрывы взяли на себя сразу шесть террористических организаций, но только на сайте «Аль-Каиды» появилась информация, которая, по заявлению ДНБ, могла быть известна лишь истинному исполнителю.
Я лежал в постели с включенным радио. Передавали полуночное телефонное ток-шоу на тему всяких сексуальных проблем. Обычно я с удовольствием слушал их голубого ведущего, по-настоящему прикольного и общительного. Он давал звонившим такие неожиданные и откровенные советы, что хоть стой, хоть падай, однако на самом деле хорошие советы.
Но сегодня мне было не смешно. Многие слушатели жаловались на то, что после взрывов у них возникли трудности в постели со своими партнерами и партнершами. Террористы совершили диверсию даже в сексе.
Я выключил радио и сразу услышал урчание автомобильного двигателя на улице под окном.
Моя спальня находится под самой крышей нашего дома, одной из Крашеных Леди. В ней скошенный потолок, а окна смотрят на две противоположные стороны: под одним раскинулась панорама Мишн-дистрикта, а другое выходит на улицу перед домом. Машины по ней ездят в любое время суток, но эта шумела как-то необычно.
Я подошел к окну и подтянул вверх занавеску. По улице очень медленно катился небольшой белый фургон без надписей и обозначений. Вся его крыша была утыкана и опутана радиоантеннами. Такого количества антенн мне еще не доводилось видеть ни на одном автомобиле. Среди них равномерно и безостановочно вращался маленький диск.
На моих глазах фургон остановился, сбоку распахнулась дверца, и на мостовую ступил дээнбист в форме — я их теперь мог различить и с сотни ярдов. В руках он держал какой-то прибор; на лице у него отсвечивалось голубое сияние. Дээнбист прошагал сначала в одном направлении, потом обратно, направляя прибор на соседние дома и нажимая на нем кнопки, затем направился в мою сторону. Что-то неуловимо знакомое померещилось мне в том, как он двигался, опустив голову, будто…