Вот и кирпичная стена! Девушка с размаху влепилась в нее ладонями, будто в детской игре, когда нужно было успеть дотронуться до стены, чтобы избежать чего-то жуткого, и осторожно оглянулась, готовая в любой момент сорваться с места. Тропинка, залитая солнцем, была абсолютно пустой…
«Лечиться пора… – облегченно вздохнула журналистка. – Первый признак паранойи – мания преследования».
В руке что-то было зажато. Вера недоуменно глянула и чуть не расхохоталась. Все те же покалеченные туфли! И даже отломанный каблук, рачительно спрятанный в одну из них, не потерялся.
«Да вы жадина, Вероника Юрьевна! – подумала она. – Все так же бережлива, как и в нищую институтскую пору».
Но выбрасывать испорченную обувь все равно не стала…
Все склады оказались заперты. Бесконечные стены из красного кирпича грубой кладки с высоченными двустворчатыми воротами из проржавевшего железа через каждые десять-пятнадцать метров. Иногда – зарешеченные окошечки под самой крышей – вероятно, вентиляционные. И – ни души…
Ощущая теперь под босыми ступнями шершавый асфальт вместо ласковой, уже ставшей привычной, пыли, Вера методично дергала каждую запертую дверь, стучала и после некоторого ожидания шла к новой. Занятие это постепенно, из-за своей явной бессмысленности, превратилось в какой-то ритуал…
И каково же было ее удивление, когда в очередной раз вместо гулкого, колючего от ржавчины или старой слоящейся краски металла под ладонью оказалось теплое, нагретое на солнце дерево…
* * *
Евгений не верил собственным глазам, глядя на Веру, застывшую на пороге.
– Извините… – начала девушка, но Прохоров перебил ее:
– Кто вы такая?
– Так вы не ее ждали? – поинтересовался молодой ученый, понемногу приходя в себя: Вера действительно была тем, кого он меньше всего ожидал здесь встретить.
– Ее? Нет, конечно! Кто вы такая?
– Э-э-э… – решил выручить ошеломленную еще больше него самого девушку. – Разрешите представить: Вера… э-э-э… Как ваша фамилия?
– Каледина, – пролепетала журналистка. – Вероника Каледина.
– Вероника Каледина, – повторил Князев. – По-моему, журналистка…
– Очень приятно, – пролепетала Вера.
Она хотела протянуть очкарику, восседавшему за столом, заваленным бумагами, руку, но мешали туфли. Возникла неловкая пауза.
– Так вы вместе?.. – угрожающим тоном начал Сергей Алексеевич. – А все байки насчет истории скульптуры – фуфло?..
– Про свою профессию я сказал истинную правду! – попытался защищаться Женя, но хозяин архива уже поднимался из-за стола, сжимая кулаки.
– Во-о-он!!! Чтобы я больше вас никогда здесь не видел, проклятые писаки!..
Молодые люди не помнили, как оказались на улице.
– Действительно, как вы здесь… А откуда вы… – выпалили они одновременно, смущенно замолчали и так же синхронно рассмеялись.
– Никак не ожидал вас здесь встретить, Вера.
– А я – вас.
– И все-таки…
Где-то невдалеке послышались голоса. По тону чувствовалось, что говорившие возбуждены.
– Знаете, мне, наверное, лучше отсюда убраться поскорее, – озабоченно взяла девушка Князева за локоть. – Я тут не совсем официальным путем оказалась…
– Вы не совсем, – улыбнулся Женя. – А я вот – совсем неофициальным. Через забор перелез.
– Тогда… бежим?
– Бежим.
Конечно же, уходить легальным способом – через проходную – обоим не хотелось. Поэтому Евгений привел девушку к тому самому штабелю ящиков в укромном закутке.
– Забор здесь совсем невысокий. Я вас подсажу и…
Он запнулся, представив, как его руки снова ощутят под легкой тканью упоительно упругое девичье тело…
– Лучше сделаем так, – мягко перебила его Вера. – Я заберусь на ящик, вы – на забор, а когда окажетесь наверху – втащите меня за руку.
– Конечно, – обрадовался молодой ученый.
Голоса слышались уже за ближним поворотом…
Кенигсберг, Восточная Пруссия, психиатрическая лечебница доктора Грюнблица, 1939 год.
– Входите, не заперто!
Дверь приоткрылась буквально на тридцать сантиметров, и в образовавшуюся щель протиснулся угрюмый, стриженный наголо великан в белом халате, трещащем на литых плечах. При росте без малого два метра крошечная головка его казалась принадлежащей другому человеку и только по ошибке приставленной к могучему телу.
– Доброе утро, герр доктор…
– Здравствуй, Герберт. Чего тебе?
– Мне?.. – наморщил дегенерат узенький лобик, помялся на месте, не зная, куда девать здоровенные ручищи, далеко высовывающиеся из коротковатых ему рукавов, и наконец спохватился: – Так это… Пациент из восемнадцатой помер…
Доктор Грюнблиц мученически завел очи: стоило беспокоить его ради такой мелочи, как смерть очередного помешанного. Одним больше, одним меньше… Все равно скоро гестапо заберет отсюда всех психов под свое крылышко. Умственно неполноценные по законам Рейха
[27]
приравнены к евреям и цыганам, а следовательно, подлежат беспрекословному уничтожению. Просто чудо, что очередь у скорой на руку тайной полиции еще не дошла до детища доктора.
Нет, Вальтер Грюнблиц не был злым человеком, и сумасшедшим под его покровительством жилось намного лучше, чем в других подобных заведениях. Но что он мог поделать против всесокрушающей машины новой власти? Шести лет не прошло с тех пор, как в кресло рейхсканцлера взобрался этот бесноватый австрияк (доктор не отказался бы понаблюдать за ним в своем заведении пару лет, но, естественно, никому бы не признался в этом невинном желании), а размеренная жизнь до марта 1933-го уже кажется чем-то далеким и почти ненастоящим.
А ведь, помнится, почтенный психиатр сам поддался общему экстазу и отдал свой голос партии этого чудовища, сулящего немцам золотые горы, а Германии – всеобщее уважение в мире. Да, кое-что сбылось. Германию сейчас если и не уважают, как раньше, то определенно побаиваются, словно уличного громилу, без спросу вламывающегося в чужие дома, а граждане позабыли про такое «завоевание демократии», как безработица… Но, в придачу к некоторым благам, честные немцы получили и молодчиков в черном, и ночные аресты, и концлагеря, о которых принято говорить только шепотом…