Фамильный оберег. Камень любви - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Мельникова cтр.№ 63

В одной из подобных схваток стрела перебила сухожилия на ноге, и Захарка охромел. Но быстро и удачно женился на толстощекой купеческой дочери, заматерел, остепенился, а вскоре перебрался в Томск, где у тестя были своя торговля кожами и соляной промысел.

А Никишка, видно, настолько пресытился прежней жизнью, полной невзгод и опасных приключений, что принял за великое благо предложение Мирона остаться при нем казаком для поручений. И теперь с готовностью бросался выполнять любой приказ или распоряжение князя.

Текла жизнь, как река, с каждым годом становясь шире и полноводнее, вбирая в себя, будто притоки, копившийся опыт. Гремела и бурлила на перекатах, пробивала, торила русло среди гор, закручивая водовороты, дробя скалы и разбивая в песок камни.

Мысли об Айдыне были всего лишь струйкой в бурном потоке, но даже вся мощь реки не могла заставить Мирона свернуть с давно намеченного курса. И все же, став воеводой, он немедленно снарядил лазутчиков в земли Чаадарского улуса. Но однажды ранним утром служивые обнаружили вблизи острога большой берестяной короб, подвешенный на ветвях огромного кедра, а в нем — голодных, оборванных, связанных по рукам и ногам бедолаг, которых еще на дальних подступах обнаружили и схватили воины Айдыны.

Мирон втайне обрадовался. Значит, жива кыргызская княжна, не уничтожили ее род джунгары. Наверняка не простила ему побег, но и добро не забыла, иначе лазутчики просто исчезли бы в тайге навсегда и бесследно. Здравый смысл подсказывал, что Айдыне на самом деле просто невыгодно ссориться с русскими, но и допускать их в свои земли она не хотела. Тем не менее князь надеялся, что встреча их непременно состоится. И в скором времени, потому что новый налет джунгарских воинов ей уже не выдержать.

Недавно ему исполнилось тридцать лет. Не так уж и молод был князь, но успел всякое повидать, многое испытать, немало узнать и сделать. За его спиной остались казачья служба, встреча с Петром в Воронеже, война с турками и взятие Азова, скитания по Европе. А после — потеря родных в пыточных подвалах Преображенского приказа и годы беспрерывного труда и сражений в Сибири. Казалось, его уже ничем не удивишь, не поразишь. Но, сойдя в августовский теплый день на каменистый берег Абасуга, он почувствовал вдруг неописуемую радость, как при встрече с любимой.

И немудрено, это был первый острог, который он строил собственными руками, здесь он встретил любовь, здесь жили и служили верные боевые товарищи. Долгие годы Мирон не имел собственного дома, а малая родина осталась далеко и была недосягаема, как облака в небе. А без родных корней жизненные ветра носят человека, как перекати-поле. Оттого и прикипел он к Абасугскому острогу всем сердцем, потому и рвалась сюда его душа. Правда, здравый смысл подсказывал, что посещение острога лишь усугубит неприятные воспоминания, но что значит здравый смысл, когда твоими поступками командует любовь?

За три года службы Краснокаменск так и не стал для князя долгожданным и милым пристанищем. Там было крайне сложно и трудно развернуться, многие начинания тонули в разгильдяйстве и лени подчиненных, привычно относивших выполнение указов и распоряжений воеводы на завтра, после праздников, на потом. А ежели что и выполнялось, то спустя рукава, через пень-колоду, а то и после дождичка в четверг. Да и личная жизнь не задалась. Вскоре после расставания с Айдыной он был назначен воеводой и с головой окунулся в службу, так что для местных девиц на выданье оказался завидным, но бесперспективным кандидатом в женихи. И хотя, как все люди, нуждался в семейном тепле и покое, женитьбой голову не забивал, а из Краснокаменска рвался прочь при всякой возможности. Здесь, на Абасуге, Мирон ощущал не только простор и волю, но и небывалое счастье от общества близких по духу людей.

Всего двое суток прошло, как князь нагрянул в острог. Проверить, как Бауэр дела вершит, да и воздухом особенным подышать, старых друзей проведать — Петра Новгородца, Андрея Овражного, даже встреча с распопом Фролкой его обрадовала.

Одной из первых по приезде в острог встретилась ему Олена. Подоткнув подолы юбок, мыла она полы в приказной избе. Мигом узнала. Поджала сердито губы, словно Мирон был виновен во всех ее бедах-злочастьях. Тут и сынишка подбежал, резвый, черноголовый и что-то затараторил быстро-быстро, размахивая руками и притопывая от нетерпения босыми ногами. Но Олена прикрикнула на него, замахнулась мокрой тряпкой. Парнишка, вылитый Тайнах, тотчас спрятался за спину матери, но то и дело выглядывало из обильных складок верхней юбки озорное и любопытное личико, таращились на чужака круглые глаза-смородинки.

На вопросы о житье-бытье Олена отвечала уклончиво, смотрела исподлобья. И Мирон убедился, что прошлые обиды и смерть Тайнаха она до сих пор не простила и, как ни крути, разговора не получится.

Но, вспомнив Олену, он тотчас подумал об Айдыне. Здесь, в остроге, все напоминало о ней. Даже спать его положили в той самой светлице, где он впервые обнял и поцеловал юную кыргызку, где они трепетно и нежно любили друг друга…

Мирон перевел дыхание. Только он один во всем виноват, а тоска и ночные страдания — возмездие за то, что затянул в этот омут Айдыну — безоглядно, безответственно, не представляя, сколько горя в дальнейшем принесет им эта любовь.

Князь зло и в полный голос выругался. Годы сибирской жизни научили: дабы избавиться от нечисти и скверных дум, пошли их по матушке. Помогло и на этот раз! Рассудок мигом вернулся к делам казенным, мытным и торговым. Шесть лет назад, по прибытии в Сибирь, Мирон разбирался в них слабо. Но быстро науку освоил…

О сборе ясака в Краснокаменске не забывали днем и ночью, вели строгий учет мягкой рухляди, а соболя — особенно. Налоги собирали исправно — не мытьем, так катаньем: кто платить не хотел, выбивали силой. Потому и с купцов десятину исправно брали; и с ремесленников — кузнецов, да сыромятников, да оружейников, да гончаров, смотря по торгам и промыслам, — городовую и чрезвычайную деньгу получали. С рыбацкой слободы шла в казну гривна, а с кабаков и шинков катилась денежка питейная. С торговых судов, приставших к причалу, взимался алтын побережный…

Абасугский и Сторожевой остроги не отставали. Казаки и безопасность границ блюли, и ясак большей частью приносили вовремя, а сторожевые заимки и форпосты постепенно обрастали казачьими поселениями. Засевались поля, колосилась пшеница, тучные стада паслись у подножий сопок, а по склонам разбрелись многие отары овец. Звонко ржали в табунах кобылицы, призывая жеребят, сходились в схватках жеребцы.

Жизнь в степи текла по вечным законам, только другие люди пришли в эти земли со своими обычаями, верой, укладом. Совсем мало юрт осталось в исконной кыргызской землице. Но мир и спокойствие вернулись сюда навсегда. И уже рождались и подрастали дети, не ведавшие, что такое войны, не знавшие страшного слова «джунгар»…

А сибирская деньга бежала рекой, переливаясь из кулака в кулак, из сумы в суму с Катуни и Чулыма, Лены и Тунгуски, Енисея и Ангары в одном направлении — на запад, в Россию, в государеву казну. Сколько сквозь дыры просачивалось и оседало в кошелях дьяков, мытарей, корчемной стражи, воевод и царских вельмож — и вовсе неведомо. Не зря пословица в народе гуляла: «Украдешь на грош — раздавят, как вошь, украдешь сто тысяч — не велят и высечь!»