Фамильный оберег. Камень любви - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Мельникова cтр.№ 62

Жили себе не в убыток купцы хлебные, рыбные, соляные и всякие иные. Строили лабазы и амбары, возводили пятистенные избы на подклетях, открывали лавки суконные, бакалейные, мясные. Вскоре и купище на посаде зашумело, замельтешило, засуетилось, огласилось звонкими криками зазывал и воплями торговцев.

Росли вкруг острога слободы ямщицкие, оружейные, ремесленные, мастерового и торгового люда, обрастал посад крепкими избами, а на окраинах лепились хибары бугровщиков, лесомык и бродников, чья жизнь — перекатиполе.

Жил, пропивая последнюю тряпку, заживо гнил от скорбута [32] и дурных болезней всякий гулевой народ — бобыли, бездомки, отметчики.

Жили насельники в недавно отстроенном монастыре. Молили о спасении души — своей и всякого, кто осенял лоб крестом.

Жили, скрываясь от властей по таежным дебрям и проклиная царя-антихриста, блюстители старой веры — раскольники. Там в глухих деревнях мужики бороды не брили, желто-красные лоскутья — козыри — на зипунах не на́шивали; бабы прятали волосы под платками, опашни [33] не признавали и про рогатые шапки не ведали [34] .

Жили казенные крестьяне с семьями в своих дворах. Пахали землю, сеяли рожь, овес, пшеницу, а приходило время — жали серпами, молотили цепами, засыпали зерно в амбары или везли на мельницы, где мешки наполнялись мукой нового урожая. А после витал над поселениями запах свежеиспеченного хлеба…

Жили инородцы в окрестных становищах, а с весны по осень кочевали на пастбища, на горные луга, покрытые сочной пахучей травой. Кормили окрестных духов, угождали им и благодарили, если те не причиняли зла, поклонялись своим богам, но кое-кто уже осенял себя крестом перед иконами.

Жили богобоязно и греховно, по поговорке «Бог высоко, царь далеко!». Воеводы и приказчики государеву службу несли, но и себя не забывали, попы в храмах за всех молились, а мужики спины гнули на пашнях и плотбищах, гоньбе ямщицкой да на соляных промыслах…

Жили тяжко, но весело. Зимой людишки посадские стенка на стенку хаживали, так что ребра трещали, носы в кровь разбивали. Бабы с ледяных горок катались, блины пекли, куделю пряли, детей в муках рожали… А по праздникам шла по кругу винная чара и летала над бескрайними снежными просторами разудалая песня…

Без малого три года прошло, как князь Бекешев указом Петра поставлен был управлять Краснокаменском. Как величайшую драгоценность хранил Мирон письмо царя, где каждое слово помнил наизусть . «Не кланяйся, братец, я тебе от Бога приставник, а должность моя — смотреть того, чтоб недостойному места не дать, а у достойного не отнять, — писал Петр. — Коли буде хорош — то не мне, а более себе и отечеству добро сделаешь, а буде худ — так я тебе истец. Ибо Бог от меня за всех вас требует, чтобы злому и глупому не дать вред делать. Служи верой и правдой. Бог, а по нему и я не оставим тебя…»

А еще государь строго-настрого наказывал: «Прямою своею службою и раденьем в Краснокаменском остроге, во всяком сборе, учинити перед прежним окладом прибыль, а не убыль, и во всем Государевы дела делати вправду, и к служилым и к ясашным людем призор и строенье держати с великим раденьем, не оплошно, безо всякой корысти…»

Вот Мирон Бекешев и служил по мере сил, не корысти ради и не жалея живота своего.

Краснокаменский городок хотя и числился за Тобольской губернией, но еще в 1676 году Сибирский приказ закрепил за ним все земли по Енисею и правобережью вплоть до Забайкалья, так что хлопот по сбору ясака с тамошних народцев, увеличению государевой пашни и борьбе с недородами, обустройству и охране новых земель, поездок для знакомства с огромной территорией и бытом ее насельников — русских и туземцев — прибавилось неимоверно. Пытался новый воевода бороться и с мздоимством, и с разбоями на сибирских дорогах, и с нечистыми на руку приказчиками, мытарями и целовальниками, с ушлыми корчмарями и прочими контрабандистами, что тоже отнимало немало сил. Но все его старания искоренить зло пока были тщетны, зато появилось много недоброжелателей, как тайных, так и явных.

Тяжелая воеводская служба, непривычные на первых порах заботы изматывали до изнеможения и помогали отбросить печальные мысли в дневное время. Но по ночам Айдына приходила к нему во снах — мучительных, беспокойных. Мирон метался, точно в бреду, кричал, часто просыпался, подолгу сидел на постели и, уставившись в темноту, мычал тоскливо от бессилия, от невозможности что-либо изменить. Но чаще ругался, да так, что вскакивал Никишка, спавший подле порога, и тревожно прислушивался к тому, что происходило за воеводскими дверями. Черкас [35] был единственным человеком, который знал, что за тоска точит Мирона, отчего он сам не свой поутру. В плохом расположении духа князь мог и в ухо дать за провинность и недогляд, поэтому Никишка из кожи вон лез, чтобы привести его в хорошее расположение духа.

После побега из плена Никишка не отходил от Мирона ни на шаг: опекал, заботился, охранял и попутно своей выгоды не упускал. Многие служивые и торговые люди искали дружбы с ним, поили вином, подносили подарки, чтобы помог, подсуетился, вовремя подсказал Мирону, в чью пользу решить тяжбу, отсрочить наказание или снизить оброк.

Конечно, Мирон догадывался о проделках Никишки, но тот особо не злоупотреблял его доверием, просьбами докучал редко, и князя это вполне устраивало. Тем более Захарка за чередой ратных и прочих дел окончательно забыл о бывшем хозяине. После того как джунгары увели кыргызов в дали-дальние Семиречья, военной печали в южных степях поубавилось. Казаки, правда, устраивали вылазки в тунгусские да якутские земли — брали ясак с тамошних инородцев, случались нередко и стычки.

Тунгусы и якуты — лесные люди, были не менее воинственны, чем кыргызы. Немало казаков погибло от самострелов, поставленных на тайных тропах, ведущих к стойбищам. А кто-то и в съемной драке [36] пострадал при захвате заложников-аманатов или «языков», потому как без помощи местных проводников передвигаться в незнакомых землях было не просто тяжело, но и опасно. И тут лук и стрелы оказались надежнее пистолей и карабинов, которые просто не успевали перезарядить во время скоротечного боя. Правда, иногда их использовали как дубинки, но и это не спасало от лютой смерти.

А вот при недавнем нападении на иркутский форпост служивым несказанно повезло. С десятка два мунгалов, вооруженных боевыми топорами и кинжалами, подкрались тайными тропами и неожиданно набросились на казаков. Те едва схватились за пищали, но выстрелить не сумели — мунгалы навалились кучей. Хорошо, вовремя подоспели на помощь буряты-проводники, изрешетили врагов стрелами, иначе русских вырезали бы всех до одного.