Математика любви - читать онлайн книгу. Автор: Эмма Дарвин cтр.№ 74

Нет, я преодолею чувство неловкости и напишу обо всем прямо. Если вы чувствуете, что не желаете более писать мне, это именно то, чего заслуживаю я и Хетти. Но если ваше сердце способно преодолеть то, что я считаю вполне естественным гневом и раздражением, и если сможете простить Хетти за ее нелепое вмешательство, а меня – за то, что я стала его причиной, я буду вам очень признательна. Не думаю, что я в состоянии выдержать еще сколько-нибудь свое дальнейшее пребывание здесь, в Эксе, если в качестве утешения у меня не будет хотя бы остатков нашей былой дружбы. Всего несколько строчек о зимней кампании в Торрес Ведрас или о цене, которую вы выручаете за ячмень в нынешнем году в Саффолке, помогут мне сохранить здравый рассудок в перерыве между завтраком и обедом.

На прошлой неделе мы ездили в Турнэ. И, глядя с колокольни собора на Монц, я еще раз подумала о том, как трудно представить, что окружающий мирный пейзаж Фландрии мог быть изуродован траншеями и орудийными позициями, как была изуродована, судя по вашим словам, местность вокруг Торрес Ведрас. Но ни за что на свете я не стала бы настаивать на просьбе описать для меня подобные вещи, если вы того не хотите. Какой была ваша жизнь в Испании после заключения мира? Вы очень мало рассказывали об этом, хотя, очевидно, ваше положение было вполне благоприятным, если вы так долго оставались в Сан-Себастьяне.

Я должна заканчивать, потому как мне приказано сопровождать Хетти, которая собирается в гости. Видите ли, мы понемногу знакомимся с соседями, так что нам предстоит удовольствие вести сбивчивые светские обмены любезностями, вкушать чай из сервизов тончайшего фарфора, умиляться украшенными лентами младенцами. Доктора порекомендовали Хетти не спешить с возвращением в Англию и провести в Бельгии еще несколько недель, и только в ваших силах развеять здешнюю невыносимую скуку, если вы найдете в себе силы ответить вашему преданному другу

Люси Дурвард.

Это письмо оказалось на моем столе сразу же по получении, и я обнаружил его, вернувшись после целого дня, проведенного в поле, усталый и пропыленный. Я прочел его, не садясь, и немедленно взялся бы за ответ, но в этот момент слуга объявил, что ужин подан, и я понял, что извинения мисс Дурвард достойны большего внимания и уважения, чем написанная второпях записка.

Более того, ответ, который я написал в тот же вечер, все-таки оказался поспешным. Дело в том, что, сочиняя письмо, я вдруг осознал, что если намерен отдать должное нашей дружбе и ее свободомыслию, то мне придется сказать правду. То есть я должен буду изложить свою историю такой, какой она представлялась мне самому, и изложить ее быстро. И если при этом мне придется нарушить правила приличия, значит, так тому и быть.

Моя дорогая мисс Дурвард!

Я был чрезвычайно рад получить ваше письмо, и если бы в действиях вашей сестры было нечто, заслуживающее прощения, я бы охотно даровал ей таковое. Мое прощение, без сомнения, получилось бы длинным и пространным, но, поскольку мне не терпится возобновить нашу прежнюю переписку, предлагаю больше не возвращаться к этой теме. Кроме того, я считаю себя обязанным объяснить вам свое поведение в некоторых случаях и более всего – скажем так – бесплодность предпринятых вашей сестрой попыток в достижении поставленной ею цели.

В наш последний вечер я сказал вам, что ее звали Каталина. Она родилась в Кастилии, но жила в Бера, в стране басков. Летом тысяча восемьсот тринадцатого года наш полк легкой кавалерии имел возможность хорошо узнать окрестности, так что мы предвкушали отдых в столь плодородной и живописной местности. Впрочем, ветераны пиренейских войн отзывались о ней не настолько благоприятно в иные времена года, что только усугублялось привычным недовольством на непривычное бездействие, поскольку французы находились не далее как в паре миль от наших позиций на холмах Санта-Барбары.

Несколько раз мне случилось увидеть ее на рыночной площади в Бера, но тогда я еще не знал ее имени. Она легко и дружелюбно общалась с соседями, тем не менее в ее манерах проскальзывала некоторая отчужденность. Однажды, когда французы стали обстреливать Бера и я отправился отозвать наши передовые посты, я увидел ее сидящей на земле среди развалин торговых павильонов. Она баюкала юношу, забинтованная голова которого лежала у нее на коленях, тогда как то, что осталось от его ног, валялось на брусчатой мостовой. Глаза у него затуманились в преддверии кончины, и он успел лишь прошептать: «Каталина!» В тот момент я не придал этому особого значения. Для меня важнее всего было вывести солдат из-под обстрела, да и потом все наши помыслы и действия занимала, в первую очередь, потеря моста, ведущего в Бера, а вместе с ним и пятидесяти человек.

Остальные офицеры были верными и надежными друзьями, лучших товарищей в бою я не мог и желать, но иногда мне все-таки хотелось уединиться. Тогда я прихватывал с собой томик Виргилия или Руссо и ускользал от любопытных глаз, поскольку работы последнего, несмотря на ту грязь, которой его непрестанно поливали, представлялись мне чрезвычайно интересными и полезными. Страна была буквально наводнена скалами и лесами, так что вскоре я оказывался в совершеннейшем одиночестве, где и мог наслаждаться чтением. Но однажды в жаркий полдень я не остановился по обыкновению, а продолжал идти дальше со скоростью, о которой ныне могу только мечтать, пока не достиг расселины в скалах, в которой обнаружил небольшой ручеек, струившийся среди камней. Он образовывал крошечное озерцо, а потом, чуть дальше, обрушивался вниз живописным водопадом, спеша воссоединиться с рекой Бидассоа, протекавшей во многих сотнях футов под ним. Я уселся на землю, оперся спиной о ствол дерева и раскрыл книгу.

Вскоре я услышал осторожные шаги, и появилась темноволосая головка Каталины. На ней было голубое платье, а в руках она держала большое льняное полотенце. Достигнув ровного участка дерна, который служил импровизированным пляжем пруда среди камней, она остановилась и перевела дух.

Поначалу я вовсе не намеревался прятаться, но при этом упустил из виду тот факт, что моя зеленая полевая форма не видна в тени деревьев в такой серый день, и стало очевидно, что Каталина не подозревает о моем присутствии. Говоря по чести, мне следовало уйти оттуда, позволив ей, таким образом, обнаружить мое существование только после моего ухода. С другой стороны, кое-кто из моих приятелей-офицеров мог приударить за ней, и у меня не было причин полагать, что и мои ухаживания будут встречены неблагосклонно, как это было в случае с другими деревенскими девушками. Но воспоминание о том, как сдержанно и даже отчужденно она вела себя на шумной рыночной площади, а также то, как она двигалась сейчас, полагая, что никто ее не видит, вынудили меня помедлить. Я сказал себе, что не собираюсь нарушать ее уединение, ставить себя и ее в неловкое положение и уж никак не хочу внушить ей тот вполне обоснованный страх, который любые оккупационные войска, не исключая английского офицера, могут вызвать в женском сердце. Так что я остался сидеть на месте даже после того, как стало понятно, что она намеревается искупаться.

Я сам много раз купался в реке Бидассоа, когда был свободен от службы, поэтому хорошо знал, как благотворно сказывается на самочувствии прохладная вода, смывая с тела пот и дневную жару, а с разума – усталость и опустошенность. Она вошла в пруд, и по тому, как зарябило и разбилось отражение скал и неба, я понял, что она вздрогнула от холода. Мгновение она постояла неподвижно, а потом пошла, постепенно погружаясь в воду. Очевидно, там находилось самое глубокое место. Она легла на спину, потом вытянула руку и несколько раз взмахнула ею в воде, образуя волну. Я буквально видел, как тело ее покрылось капельками воды, сверкавшими, как драгоценные камни в украшениях знатной дамы. Затем она вынула заколки из волос, и их тяжелая грива обрушилась в воду. Набежавшая волна подхватила их и понесла к берегу, к камням и мху.