Жена Петра Великого. Наша первая Императрица - читать онлайн книгу. Автор: Елена Раскина cтр.№ 62

— Но ведь вы могли и уйти еще до того, как я предложил вам вина, не правда ли? — явно наслаждаясь яростью своей жертвы, сказал Меншиков. — Не ищите себе оправданий, красавица моя, я вас ни к чему не принуждал! Вы просто истосковались по крепким мужским объятиям, и вам было так хорошо со мной, как никогда раньше!

— Как вы можете знать это?!

— О, вы, Евины дочери, никогда не обманете меня ни ложной страстью, ни ложной холодностью! В час амурной баталии существуют такие взгляды, вздохи, стоны, которые говорят мне так же много, как грани самоцветного камня — искусному ювелиру. Я всегда смогу отличить подлинный алмаз от фальшивого. Так вот, милая моя, вы — настоящий бриллиант, и самой чистейшей воды.

Несмотря на весь драматизм своего положения, Марта не могла не признать: говорить комплименты этот опытный покоритель женских сердец умел. Но его непомерное самомнение было ей отвратительно.

— Послушайте, вы, ремесленник любви, — сказала она дерзко и даже грубо. — Между мной и вами ничего не было, совершенно ничего! И я не испытываю к вам ровным счетом ничего… Это все ваше проклятое обманное зелье!

— Что такое — любовное зелье? — Коварный Менжик, кажется, действительно не поверил ни единому ее слову. — Небольшая помощь в пикантных вопросах, не более. Если дама совсем равнодушна к кавалеру, никакое любовное зелье не поможет! Мы с тобой повторим все это без всякого зелья сегодня вечером… Нет, прямо сейчас! О, ты познаешь настоящую испепеляющую страсть, мой нежный цветочек!

Меншиков картинным, явно не раз отрепетированным жестом протянул свои мускулистые руки, чтобы обнять Марту. Она вдруг ощутила какую-то теплую приторную слабость и невольно качнулась всем телом ему навстречу. Явно еще действовало проклятое зелье! Коварный любовник заметил это и хищно рассмеялся, а затем тотчас попытался сдернуть с Марты полунадетое платье. Оно послушно соскользнуло с груди, и «муж необузданной амурной силы» с нутряным рыком тигра, барса или иного огромного плотоядного кота прильнул губами к истерзанным им еще с ночи персям Марты, укусил или поцеловал, а может быть, и то и другое. Она жалко и протестующе вскрикнула, но он прочно запечатал ей рот поцелуем, словно государственной печатью на смертном приговоре. Марте вдруг стало страшно до противной мелкой дрожи. Страшно ни того, что он сейчас овладеет ею, а того, что она вдруг сама поддастся этим колдовским нашептываниям и одурманиваниям или, хуже того, этому дикому урагану похоти — и сдастся… Предаст свою любовь, свою душу, уважение к себе самой ради завидной участи быть очередной красивой игрушкой на пуховых перинах этого искусного обольстителя, черствого и бесчестного человека.

«Ну уж нет! Никогда!» — произнесла Марта вслух и сама изумилась совсем не женским, бойцовским ноткам в своем голосе. Вырываться из сильных и горячих рук крепкого мужчины, к тому же распаленного желанием, было бесполезно. Да и прежней гибкости в ее измученном отравой и бурной ночью теле явно не чувствовалось. Тогда, собрав последние силы, несчастная жертва со всей силой ударила своего мучителя коленом в пах — благо он в тот миг очень удобно подставился под этот болезненный и сокрушительный удар. Ударила во много раз сильнее, чем некогда прыщавого Эрнста Глюка, чьи смешные домогательства казались Марте сейчас детскими шалостями. Менжик не завопил, а буквально задохнулся от боли. Судорожно поджав ноги к животу, он тяжело перекатился на спину, продолжая беззвучно орать широко разинутым ртом.

— Это за ваше негодяйство и жестокий обман! — горячо воскликнула Марта, вскакивая. Потом помедлила мгновение и с размаху влепила второму в Московском государстве человеку смачную звонкую пощечину:

— А это — за мою несчастную судьбу!

Повернулась и, полуодетая, выбежала за дверь. Благо Менжик позабыл или не догадался запереть двери спальни. «Никогда не вернусь!» — крикнула, убегая, Марта. У дверей Меншикова она столкнулась с хорошенькой горничной — по-видимому, хорошо знавшей, почему от хозяина вырываются растрепанные женщины с безумными глазами. Девушка понимающе и даже сочувствующе посмотрела на экономку. Воспитаннице благочестивого пастора Глюка хотелось заплакать от боли и унижения. Марта влетела в свою комнату, закрыла дверь на замок и потерянно, бездумно подошла к зеркалу. Из рамы на нее смотрела полуголая девица с искусанными, опухшими от поцелуев губами и пустыми глазами. «Неужели это я? — подумала Марта. — Я — эта жалкая, тупая наложница, случайная любовница? Нет, бежать отсюда, куда глаза глядят! Чтобы этот мерзавец Менжик никогда больше не смел прикоснуться ко мне! Может, попросить помощи у пастора Глюка?.. О нет, Господи, пастор же теперь посчитает меня падшей! Теперь я опозорена навсегда! Как же это, оказывается, просто… А мой Йохан? Как же мне посмотреть в глаза Йохану, если он все-таки вернется?!» Она бессильно опустилась на кушетку, уронив голову на руки, и впала в какое-то смертельное оцепенение. Порой ей казалось, что ее бедная душа уже покинула это опостылевшее тело и она видит себя со стороны… Марту заставила очнуться записка, с шуршанием влетевшая в комнату, сквозь дверную щель у самого пола. Она развернула ее и сразу узнала руку Меншикова.

«Мой драгоценный бриллиант, моя смелая воительница, пани Марта, фрау Крузе! — писал Меншиков, и девушке явственно послышался его ироничный мягкий голос. — То, что произошло между нами, считайте достойной досады случайностью, тогда как я буду именовать это счастьем! Вы вольны забыть все, я же забуду лишь вашу победоносную оборону. В моем доме вам и впредь будет оказано полнейшее уважение. Можете чувствовать себя здесь совершенно спокойно и свободно исполнять свою службу экономки. Нынче же вечером я отбываю к войскам на театр войны, хотя, признаться, после неких событий придется мне ехать в возке, а не верхом. Ежели нам более не суждено свидеться, тщусь мыслью о вашем прощении…»

Марта не дочитала этого странного послания. Меншиков был для нее обманщиком и насильником, и все же что-то мешало девушке относиться к этому человеку только с ненавистью. В красавце Менжике проглядывало нечто, заслуживающее искреннего уважения. Наверное, некое благородство, которому он так редко давал выход. Несомненно — удаль, сила, ум. Но хитрец, казнокрад, бабник и пройдоха в Данилыче были сильнее…

До отъезда Меншикова в армию Марта не выходила из своей комнаты. Потом собрала скудные пожитки и попыталась было покинуть дом, но у самых дверей путь ей преградил здоровенный одноглазый солдат из денщиков хозяина. «Не велено уходить, барышня!» — непреклонно сказал он. «Кем не велено?» — в отчаянии спросила Марта. «Господином Меншиковым, кем же еще?» — охотно ответил служивый.

«Рабыня, — поняла Марта, — теперь я и вправду рабыня… Раньше надо было бежать! В первый же день, нет, еще из Москвы, нет, еще раньше, из лагеря Шереметева!» Спорить с солдатом было бесполезно, и Марте пришлось вернуться к себе. Уже в своей комнате она покаянно поднесла к губам католический крестик, подарок покойной матушки, и зашептала молитвы — сначала по-латыни, как некогда ее родители, потом по-немецки и по-латышски, как учил пастор Глюк. А потом и по-русски, как выучилась от Аннушки Шереметевой. «Господи, единый и всещедрый! — со слезами молила она. — Господи Иисусе Христе, спаси меня, грешную, и помоги! Мати Пресвятая Богородица, смилуйся надо мной!»