Туманы Авалона - читать онлайн книгу. Автор: Мэрион Зиммер Брэдли cтр.№ 93

Снова оставшись в одиночестве, Вивиана вышла из дома и в бледном мерцании народившейся луны поднялась по тропе к своему зеркалу.

«Артур коронован и провозглашен королем, – думала она, – свершилось все, ради чего я трудилась последние двадцать лет. Однако же вот я одна: брошена, осиротела. Да свершится надо мною воля Богини, но только дозволь мне еще раз взглянуть в лицо моей дочери, моего единственного дитяти, прежде чем я умру, дозволь мне узнать, что с нею все будет хорошо. Матерь, заклинаю тебя твоим именем».

Но поверхность зеркала явила взгляду лишь безмолвие и тени, а позади и одновременно пронзая их насквозь, блестел меч в руках ее родного сына, Балана.

ТАК ПОВЕСТВУЕТ МОРГЕЙНА

«Приземистые смуглые гребцы на меня даже не взглянули толком, они привыкли, что Вивиана приходит и уходит в одежде по своему выбору, любой поступок жрицы в их глазах был вполне оправдан. Ни один не дерзнул заговорить со мною, что до меня, я упорно глядела в сторону внешнего мира.

Я могла бы бежать с Авалона по тайной тропе. А так, раз я воспользовалась ладьей, Вивиана непременно у знает, что я уехала… но даже себе самой я боялась признаться, какой страх внушает мне тайная тропа: что, если дорога уведет меня не к большой земле, а в ту неведомую страну, где растут невиданные цветы и деревья, не тронутые рукой человеческой, и вовеки не светит солнце, а насмешливый взгляд женщины-фэйри насквозь пронзает мне душу. Травы и сейчас были при мне, в крохотном мешочке у пояса, но, едва ладья, направляемая безмолвными веслами, вошла в марево над Озером, я развязала мешочек и высыпала содержимое в воду. Мне померещилось, будто под водой что-то блеснуло, точно мимолетная тень… не то золото, не то драгоценный камень, но я отвернулась: ведь гребцы ждали, чтобы я призвала туманы.

Отвергнутый мною Авалон остался позади, прекрасный Остров сиял в рассветных лучах, но я не обернулась, чтобы взглянуть в последний раз на Холм или кольцо камней.

Я не буду более орудием в руках Вивианы, не дам брату сына во исполнение некоего тайного замысла Владычицы Озера. Почему-то я ни на минуту не сомневалась в том, что разрешусь сыном. Знай я, что произведу на свет девочку, я бы осталась на Авалоне и подарила Богине дочь – дочь, которую должна была ее святилищу. Никогда за все последующие годы не переставала я жалеть о том, что Богиня послала мне сына, а не дочь, которая служила бы ей в храме и священной роще.

И вот в последний раз, как мне тогда казалось, произнесла я слова заклятия, и туманы отступили, и мы пристали к берегу Озера. Мне казалось, я пробуждаюсь от долгого сна. Некогда, впервые увидев Авалон, я спросила: «А он настоящий?», и Вивиана ответила мне: «Куда более настоящий, чем любое другое место». Но теперь остров утратил реальность. Я глядела на унылые тростники и думала: вот это – настоящее, а годы, проведенные на Авалоне, лишь сон, не более; сон померкнет и растает, и я наконец проснусь.

Шел дождь, холодные капли с плеском падали в Озеро. Я накинула на голову капюшон плотного плаща, ступила на самый что ни на есть настоящий берег, мгновение помедлила, глядя, как ладья вновь растаяла в туманах, и решительно повернула прочь.

Я твердо знала, куда направлюсь. Не в Корнуолл, нет, хотя всей душой тосковала я по земле моего детства, и протяженным каменным кряжам, уходящим далеко в темное море, и по глубоким, тенистым лощинам между сланцевыми утесами, и по любимой, полузабытой береговой линии Тинтагеля. Игрейна с радостью приняла бы меня. Но она жила в покое и благоденствии в пределах монастырских стен, и мне не хотелось ее тревожить. Не помышляла я и о том, чтобы отправиться к Артуру, хотя я ни минуты не сомневалась в том, что он пожалеет и приютит меня.

Богиня навязала нам свою волю. И я тоже отчасти сожалела о том, что произошло тем утром: то, что мы совершили как Бог и Богиня, было предписано обрядом, но то, что случилось на рассвете, произошло ради нас двоих. Но и здесь все вышло так, как угодно Богине. Лишь человеческий род различает родство и узы крови, звери ничего подобного не ведают, а, в конце концов, мужчина и женщина тоже принадлежат к звериному царству. Но ради Артура я все сокрою, он вовеки не узнает о том, что зачал сына, совершив то, что в его представлении страшный грех.

Что до меня, я среди священников не воспитывалась и страха перед ними не испытываю. Дитя в моем чреве – это я решила твердо – зачато не смертным мужем. Его послал мне Увенчанный Рогами, как то и подобает в случае первого ребенка посвященной жрицы.

И я направилась на север, не устрашись долгого пути через болота и топи, и добралась наконец до королевства Оркнейского и прибыла к родственнице моей Моргаузе».

Далеко на севере, во владениях Лота Оркнейского, на болотах лежал глубокий снег; и зачастую даже в полдень все тонуло в сумеречном тумане. В те редкие дни, когда светило солнце, мужчины выбирались на охоту, но женщины так и сидели взаперти в четырех стенах. Моргауза лениво крутила веретено – она ненавидела прясть ничуть не меньше, чем в детстве, однако для рукоделия более изящного в комнате было слишком темно. Из открытой двери потянуло стылым сквозняком, и она подняла взгляд.

– Послушай, Моргейна, тут и без того слишком холодно, и ты сама все время жалуешься, что мерзнешь: теперь, никак, нас всех в сосульки превратить решила? – мягко упрекнула она.

– Я вовсе не жаловалась, – возразила Моргейна. – Я разве сказала хоть слово? В комнате душно, точно в нужнике, да в придачу еще дым этот вонючий. Я всего лишь подышать хочу – и только-то! – Молодая женщина захлопнула дверь и возвратилась к огню, потирая руки и дрожа всем телом. – С середины лета я, почитай, так и не согрелась ни разу.

– Вот уж не удивляюсь, – отозвалась Моргауза. – Этот маленький нахлебник вытягивает из твоих костей весь жар: ему уютно и тепло, а мать трясется от холода. Так оно всегда бывает.

– По крайней мере зимнее солнцестояние миновало, светает нынче раньше, а темнеет – позже, – промолвила одна из прислужниц Моргаузы. – И, может статься, уже через пару недель ваш младенчик будет с вами…

Моргейна не ответила. Вся дрожа, она склонилась над огнем и терла, терла руки – словно пытаясь унять боль. «А ведь девочка похожа на собственный призрак», – подумала про себя Моргауза, черты лица заострились, истончились до смертельной прозрачности, костлявые, точно у скелета, руки резко контрастируют с выпирающим животом. Под глазами залегли огромные темные круги, веки покраснели, точно опухли от долгих рыданий; однако за все те месяцы, что Моргейна пробыла под ее кровом, Моргауза ни разу не видела, чтобы молодая женщина пролила хотя бы слезинку.

«Я бы охотно ее утешила, но как, если она не плачет?»

На Моргейне было старое платье самой Моргаузы: выгоревшее, истрепавшееся одеяние темно-синего цвета и гротескно длинное в придачу. Смотрелось оно ужасно; Моргаузу выводило из себя, что родственница даже не потрудилась взять иголку с ниткой и хоть как-нибудь подшить подол. Ишь, лодыжки-то как распухли, так и выпирают из башмаков; а все потому, что в это время года никакой иной еды, кроме соленой рыбы и жестких, безвкусных овощей, нет. Все в замке нуждались в свежей пище, да только в такую погоду взять ее неоткуда. Впрочем, может статься, мужчинам повезет на охоте, и ей удастся заставить Моргейну поесть только что добытого мяса; сама выносившая четырех детей, Моргауза знала об истощении последних месяцев беременности отнюдь не понаслышке. Однажды, припомнила она, еще будучи брюхата Гавейном, она отправилась в маслодельню и поела там глины из запасов для отбеливания. Одна старая повитуха некогда рассказывала ей: если беременную женщину тянет на подобные странности, это значит, что на самом деле того требует дитя, и должно накормить его тем, что ему мило. Может статься, завтра у горного ручья удастся собрать свежих трав: беременным женщинам они всегда в охотку, особенно затянувшейся зимой, как вот сейчас.