Крылья империи - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Коваленко cтр.№ 29

К чести Разумовского, надо заметить, что из вышедших десяти тысяч войска он сумел вернуть в Петербург целых пять. Половиной этой цифры он был обязан княгине Дашковой, денно и нощно объезжавшей неуверенные части и поднимавшей в них дух и кураж.

За несколько дней похода город изменился неузнаваемо. Солнечные дни изгнали влагу из воздуха, а похоронное настроение — обывателей с улиц. Город казался выбеленным скелетом чудовища, патрули шевелились, как змея в конском черепе — жизнь, но чужая и ядовитая. Толпы горожан с дрекольем, жаждавшие оборонять город, куда-то пропали, зато накатывались грозные слухи. Патрули же от слухов не спасали! И по столице ползло известие, что от первопрестольной движется ополчение, возглавляемое неведомым унтер-офицером, что Фридрих с сорока тысячами пруссаков миновал Ревель, что Миних на Котлине дождался Балтийского флота и готовит десант и что он запас десять тысяч саженей пеньковой веревки, уже и намыленной, и обещал все фонари использовать, что по городу ходит переодетый чуть ли не в женское платье император и готовит нечто страшное. Иногда, впрочем, рассказывали и другое — что датский флот блокировал Кронштадт, что Англия послала Екатерине восемь дивизий, что царя Петра давно убили и подменили адъютантом Фридриха Второго. Большинство горожан уже никому и ничему не верило, но им рассказывали, что в Новгороде архиепископа убили, церкви и монастыри пожгли и молятся теперь бесовским люторским обычаем, что в Выборге объявился свергнутый Елизаветой Иоанн Антонович и сразу призвал шведов, что гетман бежал в Батурин и пустил туда австрийцев, обещая им Украину, что Румянцев с тремястами тысячами войска идет на Петербург, имея указание казнить ВСЕХ, что, наоборот, имеет повеление всех миловать и что татары взяли Архангельск.

Последний слух измыслил поручик гвардейской конной артиллерии Кужелев. Когда мимо его окон простучал копытами по булыжнику эскорт гетмана Разумовского, поручик по-франкмасонски пил стаканом красное вино. Потому что у него было именно такое вино и именно такая посуда. Хотя он предпочел бы водку — и из горлышка штофа. Потому что с ним произошел нехороший, а для русского офицера просто неприличный случай — он попал в плен. В самом начале кампании и без боя. Вины его тут не было никакой. Просто однажды, проснувшись, плотненько перекусив, он оказался застигнут в своей квартирке патрулем из солдат-семеновцев, которые велели ему присягать Екатерине!

Кужелев отвечал уклончиво, пытаясь выведать, как и что. А уяснив суть событий, отказался приносить новую присягу, пока не вышла прежняя. И был помещен под домашний арест.

Последние дни все стало особенно гадко. Если поначалу его жалели как не умеющего вовремя сподличать и поменять честь на карьеру, относясь с известной презрительной лаской, как к конченому человеку, то потом пришло время чернейшей зависти. Караул уставал на глазах, норовя за любую мелочь двинуть прикладом, а то и штыком. И если прежде кой-кто из солдатиков охотно таскал водку поднадзорному, то теперь, даже дав стократную цену, в возврат можно было получить обкусанный шиш. А потому приходилось пробавляться старыми запасами. Тем более что прислуга куда-то устранилась, очевидно, опасаясь попасть под руку то ли злой охране, то ли хмельному Кужелеву.

А мимо неслись те, кто участвовал в деле. Пусть и дурном, и на неправильной стороне, пусть дела у них шли неважно — от зависти у поручика набухало под веками и руки едва не тряслись. То есть имела место полная утрата самоконтроля, для офицера артиллерии вещь совершенно неприличная. Надо было что-то предпринять. Мыслей в тугой голове не находилось, пришлось думать чем придется. Вот Кужелев и восхотел показать гетману голый источник пьяных мыслей — но по причине пьяной неловкости не успел. Зато растратил последние силы на вставание из-за стола и пробирание по стенке к немытому оконцу. Так и заснул, глубоко и тяжело, трупообразно валяясь пониже рамы с цветочным горшком.

Снилась ему всяческая дрянь. Пробудившись в холодном поту, он позвал одного из своих сторожей и впарил ему самый блеклый из кошмаров как наивернейшую новость — в обмен на опохмельную чарку…

Княгиня Дашкова, вернувшись из неудачного похода, с сорочьим треском промелькала по всему Петербургу, всюду внося краткое воодушевление. Так электрический разряд заставляет мускулы трупа сократиться, создавая иллюзию жизни. Вслед за ней вновь смыкалось уныние — но Екатерина Романовна попросту не оглядывалась, и ей казалось, что все не так уж плохо. Просто все кругом нытики!

Когда очередной неизъяснимый рикошет проносил ее мимо отцовского дворца, Дашкова вспомнила, что оставила там перед выступлением на Нарву свою маленькую дочь, и поспешила скорее с ней повидаться.

Первое, что удивило княгиню, — полное отсутствие караула. В начале переворота в доме находилась вполне приличная охрана — на это была выделена полнокровная рота. Возможно, именно этих растяп не хватило для победы под Нарвой!

Зато дома оказался князь Роман Илларионович. Дав Екатерине Романовне вдоволь натетешкаться с малышкой, он перехватил дочь на торопливом отходе.

Настроен был сумрачно и решительно. Немудрено! Ему, генералу армии, князю и сенатору, за последние несколько дней пришлось перенести столько болезненных для его помпезной натуры оскорблений. Сперва — арест пьяной солдатней в собственном доме, разоружение и едва не катание мордой по полу. Потом, после спасения Вадковским, прибежавшим самолично и долго каявшимся, — требование принести новую присягу. А после отказа — все сначала. Только солдаты еще пьянее, а извиняться пришел не сам комендант города, а его адъютант с бесстыдными белесыми глазами.

Солдат оставили — «для охраны». Дом был разворован начисто. Не то что серебро и золото, на коих полагалось едать вельможе, бронзовые ручки с дверей посвинчивали. Девки из прислуги поначалу визжали, потом Роман Илларионович запретил. Девки не сервизы, от них не убудет. А еще «охрана» с казарменным вкусом обсуждала ноги его младшей дочери. Возможность лицезреть стройные ножки Екатерины Романовны оказалась едва ли не главным преимуществом присоединения к мятежу! Это декольте в восемнадцатом столетии было делом обычным. А дама в кавалерийских лосинах могла воспламенить дивизии. Причем ниже пояса. Так вот удружила отцу младшая дочка, о роли которой в перевороте судачил весь город.

Потом наступил черед старшей. Да, под манифестом стояла подпись императора и контрассигнация канцлера — что до того? Разумеется, в освобождении крестьян виновна именно Елизавета! Что творилось в имениях — бог весть, но половина дворовых холопов разбежалась немедля. Те, что остались, были частью верными псами, частью — псами шелудивыми. «Охрана» между тем перепилась и лежала на мраморных лестницах и дубовых паркетах крокодильчиками. Зелеными и плоскими. Графские лакеи споро разносили их под стриженные на английский манер кустики — протрезвляться на свежем ветерке, благо июнь этому благоприятствовал.

Потом опять явился адъютант Вадковского и поднимал скотов своих, и говорил им неласково. После чего переставил на какие-то другие посты. Вот тогда-то Роман Илларионович раздал слугам нужные приказы и стал ждать доченек.

Когда он загородил собой дверь, широко расставил руки и разулыбался, Дашкова особого подвоха не увидела, хотя улыбка отца и вышла кривоватой, актер из графа был бесталанный. В конце концов, это Елизавету выгнали из дому — не столько за недостойное поведение, сколько за то, что ее пребывание в статусе императорской любовницы не принесло графу никаких выгод. Своенравная девка заявила, что любовь — дело частное и родня тут побоку. И нашептывать на царское ушко по ночам, что батюшкой велено, — не стала. Сбежала к милому и все фамильные камушки прихватила. А Петр ей тут же подарил еще столько же!