Парижская жена - читать онлайн книгу. Автор: Пола Маклейн cтр.№ 79

Сара вернулась в сопровождении Дона Стюарта и Беатрис Эмс, его хорошенькой жены. Они проводили медовый месяц в городской гостинице.

— Дональд, — сказала я и по-дружески тепло его обняла, но он был бледен и выглядел смущенно, да и Беатрис тоже. Сара явно сообщила им новости по дороге к пляжу. Она времени зря не теряла.

К стоявшему на песке круглому мозаичному столику принесли еще стулья, и мы многозначительно выпили, глядя, как понемногу темнеет.

— Должен сказать, я думал, ваш брак прочен, как скала, — сказал Дональд.

— Могу это понять, — отозвался Джеральд и повернулся к Саре. — Разве я не говорил всегда, что такой семьи, как у Хемингуэев, больше нет? Что они, похоже, замахнулись на нечто большее?

— Хватит об этом, — вмешался Эрнест. — Прекратим вскрытие трупа. Нам и так тяжело.

— Давайте поговорим о чем-нибудь веселом, — предложила я. — Расскажи нам о свадьбе, Дон.

Дон вспыхнул и посмотрел на Беатрис, хорошенькую девушку в стиле «Гибсон-герл», [15] с высоким лбом и алыми губами сердечком, но тут хладнокровие ей изменило.

— Не думаю, что сейчас время говорить об этом, — сказала она. — Это будет неправильно.

— Да бросьте, — сказал Эрнест. — Со временем привыкнете. — Он плотно сжал сухие губы, в глазах стояла безысходность. Я видела, что для него все совершалось слишком быстро, но он как-то справлялся с этим при помощи джина и небрежной болтовни. Конец надвигался в течение долгих месяцев, еще со времени Шрунса, и вот сейчас он наступил, но мы оказались к нему не готовы.

Только на следующий день, когда мы возвращались на поезде в Париж, на нас обрушилось осознание того, что произошло. День был душный и гнетуще жаркий, а поезд набит до отказа. В нашем купе ехала американка, она везла в клетке с замысловатым узором маленькую желтую канарейку. Не успели мы с ней поздороваться, как она завела подробный рассказ о канарейке, подарке для дочери, которая собралась выйти замуж за швейцарского инженера, но мать успела вмешаться и разрушила этот союз.

— Я сразу поняла, что ему надо дать от ворот поворот, — сказала женщина. — Вы ведь знаете этих швейцарцев.

— Да, конечно, — сказал Эрнест, почти не разжимая губ. Ничего такого на самом деле он не знал. — Простите, — извинился он. — Пойду поищу проводника. — Вернулся он с бутылкой бренди, и мы пили спиртное прямо из стаканчиков для воды.

Когда мы проезжали Марсель, из окна все выглядело пыльным и беловато-серым — оливы, фермы, стены из булыжника и холмы вдали. Все казалось удивительно выцветшим, а женщина продолжала говорить о разрушенной свадьбе и о том, что надеется — дочь ее простит. Я выпила бренди и налила еще, пытаясь не слушать болтовню женщины. Птичка мило чирикала, но я поняла, что и ее не хочу слушать.

Наступил вечер. Женщина наконец сомкнула глаза и захрапела, отяжелевшая голова ее раскачивалась на плечах. Поезд приближался к Авиньону, и мы увидели, как на высохшем поле горит фермерский домик. Языки пламени вырисовывались на потемневшем небе, за осевшей оградой бегали туда-сюда охваченные паникой овцы. Огонь, должно быть, заявил о себе раньше: мебель вытащили в поле подальше от дома, и мужчины продолжали спасать, что могли. Мне бросились в глаза розовая эмалированная ванна, кресло-качалка и детская коляска рядом — от всего этого щемило сердце. Это была чья-то жизнь, свалка мебели — как груда спичек. Мебель казалась не спасенной, а брошенной, в то время как дым большими клубами вздымался ввысь.

Под утро мы подъехали к Парижу. Эрнест и я мало спали ночью, но и разговаривали тоже мало. Мы только пили и смотрели в окно, за которым не кончались следы разрухи. На окраине города, вблизи Шуази-ле-Руа, поврежденный в аварии багажный вагон тащили в облаке дыма в дальний конец путей.

— Неужели мы действительно приехали? — спросила я Эрнеста.

— Не знаю. Приехали?

Тут как раз проснулась американка, шумно потянулась, а потом сняла с клетки бархатную накидку, чтобы разбудить канарейку. Утро все же наступило, и мы прибыли домой, хотя осознать это было трудно. Я выпила слишком много бренди, от этого дрожали руки и колотилось сердце.

Когда поезд поравнялся с перроном, Эрнест передал багаж носильщику через окно, и мы вышли на платформу. Сентябрь не за горами — утренний воздух был прохладный и влажный.

— Улица Фруадо, шестьдесят девять, — сказал Эрнест таксисту, и у меня перехватило дыхание. Он ехал в студию Джеральда, а не домой. Возврата нет. Все действительно кончено.

— Почему бы тебе не поехать сразу к Полине? — сказала я.

— Пожалуйста, не начинай. И так больно.

— Что ты знаешь о боли? Это ты причиняешь ее, ублюдок!

Не помню, что я говорила. Бренди по-прежнему бушевало в крови и влияло на ход мыслей. В какой-то момент я осознала одно: я не могу остаться одна. Дыхание мое участилось, а когда Эрнест, испугавшись за меня, подвинулся ближе, я набросилась на него, колотя его в грудь, плечи, челюсть. Все закончилось странно — так бывает в снах. Моя рука обмякла, как и его тело. Я разрыдалась и никак не могла остановиться.

— Извините мою жену, — сказал Эрнест шоферу по-французски. — Она плохо себя чувствует.

Такси наконец остановилось — Эрнест вышел, обошел автомобиль и открыл дверцу с моей стороны.

— Выходи, — сказал он. — Тебе надо поспать.

Когда он вел меня по лестнице, я чувствовала себя манекеном. В студии были холодный бетонный пол, стол, два стула, умывальник, кувшин на подставке. Эрнест подвел меня к узкой кровати и уложил на нее, укрыв до подбородка красным шерстяным одеялом. Сам лег сзади, обхватил меня руками, впечатался коленями в тыльную сторону моих ног и прижал к себе что было сил.

— Молодец, Кошка, — сказал он мне в шею. — Теперь спи, пожалуйста.

Меня охватила дрожь.

— Давай не будем. Я не могу.

— Нет, можешь. Все уже сделано, любовь моя. — Он убаюкивал меня, и все это время мы оба плакали, а когда я наконец заснула, то впервые не погрузилась в сон, как в болезнь или смерть.

Когда я проснулась, проспав несколько часов, Эрнеста уже не было. Голова моя кружилась от выпитого в поезде бренди, но из каких-то неведомых глубин поднималась тошнота, имевшая другую причину. Моя жизнь разбита вдребезги — как теперь собрать себя? Как пройти через все это? Взяв кусочек угля с низкого столика, я написала Эрнесту на листе из альбома записку — более спокойную и вразумительную, чем состояние, в котором я находилась или думала, что нахожусь: «Прости за сцену в такси. Тогда я потеряла самообладание, но в дальнейшем сделаю все, чтобы держать себя в руках при любых обстоятельствах. Всегда хочу тебя видеть, но разыскивать не стану».

Я покинула студию, заперла за собой дверь и вышла в небольшой дворик, беспорядочно усеянный пластиковыми частями человеческого тела — сломанными фрагментами ног, рук и туловищ. Омерзительная картина. Пока мы спали, живущий здесь скульптор очистил от них студию, выбросив, возможно, прямо из окна. Сев в такси, я попросила водителя отвезти меня в гостиницу «Бовуар» на Обсерватуар-авеню, изо всех сил стараясь не дать безобразному образу повлиять на мое только что принятое решение. Эта гостиница — первое, что пришло мне в голову, потому что она находилась прямо напротив «Клозери де Лила», и я тысячу раз смотрела на нее, восхищаясь простой и изящной решеткой из кованого железа и цветочными горшками с геранью. Я сумею пережить это трудное время. Сниму две комнаты — одну для себя, другую для Бамби. На следующей неделе он с Мари Кокотт вернется из Бретани, и я напишу, чтобы она привезла сына сюда. Каждое утро мы сможем завтракать в «Лила». Бамби будет часто видеть там отца и наших друзей, все будет ему знакомо, а это сейчас важно.