Меч и корона - читать онлайн книгу. Автор: Анна О’Брайен cтр.№ 77

— Мы оказались бы куда сильнее, если бы вассалы моей жены разбили лагерь там, где я им велел!

— Вы лучше меня знаете своих советников. Монаха де Дейля и тамплиера Галерана, — в голосе Раймунда, к моему удовольствию, прозвучал еле заметный намек на укор. — Я бы таких себе в советники не выбрал, но у каждого свой вкус. Однако, я слышал, что они не пускают Элеонору в ваш шатер. — Раймунд взмахом руки пресек попытки Людовика возразить. — Я полагал, что суверенная государыня, каковой, без сомнения, является Элеонора, возглавляющая немалую часть ваших сил, должна иметь, по крайней мере, голос на ваших советах. Ну, это на будущее, а решение принимать вам. — Раймунд, с почтительным выражением лица, взял Людовика под руку, и тому никак не удавалось понять: насмехается над ним хозяин или сочувствует. — Пока же позвольте мне показать вам мой город. Я немало преуспел в жизни, правда ведь? Был безземельным рыцарем, а стал господином этого овеянного славой города. Позвольте же мне поделиться с вами всем, что у меня есть. Быть может, мы найдем для вас и новое рубище паломника…

Раймунд умел держать слово. К нашим услугам была вся роскошь его двора; пиры насыщали наши изголодавшиеся желудки, а турниры позволяли избежать скуки. Пищу для разума предоставляли музыка, шахматы и шашки. Драгоценности и наряды позволили возместить то, что мы потеряли на пути сюда. А если нам надоедали великолепные покои и сады дворца, мы выезжали на охоту с леопардами [78] и соколами. Собственно говоря, выезжала я в обществе Раймунда. Людовик не мог пренебречь трапезой с князем Антиохийским, ибо это было бы неучтиво и просто грубо, но от всего остального отказывался, лихорадочно погрузившись в разработку планов кампании вместе с де Дейлем и Галераном — в точности как и тогда, когда мы продвигались сюда. Если бы я захотела повидаться с ним, то должна была бы сама идти к нему. Впрочем, видеть его я не хотела.

Но пришлось, когда до Антиохии дошли вести о новом несчастье.

Людовик сидел за столом, заваленном свитками и листами каких-то документов, придавив кулаком выписанные там колонки цифр. Он вперил в них невидящий взор, но я вошла, и он поднял голову. Долго смотрел на меня пустыми глазами, потом отвернулся и мрачно уставился в окно.

— Я уже знаю, — сказала я, не теряя времени попусту. — Вы так ничего и не сделали, чтобы помочь им, верно?

Людовик вскочил на ноги, явно намереваясь пройти в другой конец комнаты, подальше от меня. Но я последовала за ним, не давая отступить.

— Мы потеряли их всех. Всех храбрецов, которых бросили в Атталии. Вы запретили мне просить Раймунда о помощи. Вы говорили, что сами займетесь их спасением. Разве вы не заплатили корабельщикам, чтобы они вернулись и перевезли оставшихся сюда, к нам?

— Нет. Я не мог себе этого позволить. Подумайте, сколько бы это стоило. А ведь я все еще так далек от Иерусалима! Подобные расходы пустили бы меня по миру.

— Как же вы могли оставить их всех там?..

Я не могла скрыть своего ужаса, да, честно говоря, и не пыталась скрывать.

Неожиданно Людовик резко развернулся и прошагал мимо меня к столу, одним движением смахнув с него бумаги с колонками цифр.

— У меня не осталось денег. Я требовал у Сюжера, но ничего так и не поступило. А теперь и от войска у меня почти ничего не осталось. — Схватил со стола единственный оставшийся там листок с цифрами, избежавший его гнева, разорвал на мелкие кусочки и швырнул на пол. — Все, что я вижу перед собой — это полный провал. Я так и не смогу исполнить своей клятвы…

— И это все, о чем вы способны думать, когда бросили свои войска на милость стихий и нечестивых турок.

Гонец изобразил все очень красочно. Мы потеряли всех воинов, брошенных в Атталии. Одни умерли от голода или от чумы, других переманили на свою сторону турки: они обещали накормить голодных, а иных просто запугивали. Примите либо ислам, либо смерть.

Глаза Людовика метали молнии.

— Они не заслуживают моего сочувствия! Сотнями перешли. В ислам! — Губы у него так задергались, что я подумала было, его вырвет от отвращения. — Они приняли крест, получили священный символ из рук самого Бернара, а при первых же трудностях переметнулись к нечестивцам! Бог свидетель, их и спасать не стоило.

— Думаю, им не из чего было выбирать: мы же их бросили.

— Мне следовало остаться и вести их дальше по суше. — Гнев его угас, уступив место, как обычно, слезливому отчаянию. — Тогда и вы погибли бы!

Людовик затряс головой и пнул ногой стул; тот завалился набок, по полу разлетелись подушки.

— Не надо мне было слушать вас. Какие чудовищные потери!

Итак, меня снова назначали мальчиком для битья. Но теперь я была сильнее, Раймунд много сделал для того, чтобы вернуть мне уверенность в себе. Меня не удастся втоптать в грязь. Этот груз я на свою совесть не возьму.

— Меня в этом не удастся обвинить, Людовик. Я бы их спасла.

Но Людовик погрузился в молчание, опустив взор в пол. Это живо напомнило мне те долгие недели в Париже, когда все его мысли были поглощены ужасом греха, совершенного в Витри. Сейчас было не время ему впадать в меланхолию, которая лишит короля способности принимать решения, кроме одного: всякий вечер падать на колени и молиться.

Я ударила его по руке.

— Людовик! Ради Бога…

— Ступайте прочь, Элеонора. — Он с глубоким неудовольствием оглядел комнату, в которой царила роскошь: повсюду гобелены, мебель позолочена. — Мне нужно поговорить с Одо. Чем скорее мы уйдем отсюда, тем лучше.

По крайней мере, он способен был мыслить, мог что-то задумывать. На лучшее я и надеяться не могла.

— Полагаю, вы сообщите мне, когда придете к какому-то решению.

Я не скрывала тяжкого укора.

— Да. Я вам сообщу. А сейчас сообщу вам вот что… — Побледнев, с плотно сжатыми губами, он резко обернулся и наконец обратил свой взор на меня. — Я считаю вашу близость со своим дядюшкой неподобающей.

— Близость? Мы с ним охотимся, завтракаем, обедаем…

— Вы говорите с ним. Вы постоянно с ним беседуете. О чем это вы беседуете?

— Обо всем том, о чем вы со мною не говорите! О политике. Об угрозе турецкого вторжения. О том, как обеспечить безопасность Антиохии и Иерусалима. Вы не желаете об этом говорить со мной, а Раймунд желает. Вам не в чем винить меня, Людовик.

— Я этого не одобряю. Я запрещаю вам обсуждать с ним политику Франции.

— Запрещаете? По какому же праву вы мне запрещаете?

— По праву супруга.

— Если бы вы вели себя как супруг, я, возможно, и прислушалась бы к вам. Но, поскольку вы поступаете иначе, я буду проводить время так, как сама нахожу нужным. И коль я желаю обсуждать вопросы военные и политические с князем, моим кровным родичем, то это я и буду делать!