Мой талисман - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Романова cтр.№ 12

Елизавета Андреевна встретила племянницу довольно приветливо. Расспросив Наталью о матери, Аракчеева сочувственно поцокала языком, но наблюдательная Наталья заметила довольный блеск, мелькнувший в глазах старухи. Молодая женщина ее не осуждала, она сама понимала, что Прасковья ни у кого не могла вызвать теплого чувства, но скоро поняла, что у сестер Ветлицких скверный характер был семейной чертой: тетка оказалась не лучше ее матери. Такая же жестокая и эгоистичная, как младшая сестра, Аракчеева была к тому же чванлива и высокомерна. Безмерно гордясь положением, добытым для семьи старшим сыном, она считала себя важной барыней, а племянницу быстро определила на роль бесплатной служанки. Но Наталья, сцепив зубы, терпела, вынося дурное настроение, грубость и оскорбления тетки. Она только умоляла тетушку сделать божескую милость и попросить ее великого сына устроить Наталье место при дворе.

– Да как ты сможешь там жить, – отмахивалась Аракчеева, – ты языков не знаешь, политесу не обучена, тебя там засмеют, опозоришь моего сына.

– Я по-французски говорю, у Валентиновичей научилась, там же и манеры усвоила, – упорствовала Наталья, – я отслужу кузену Алексею Андреевичу и вам, все его и ваши поручения выполнять буду.

Хитрая старуха подумала и смекнула, что иметь глаза и уши в столичном доме будет совсем не лишнее, но признаваться, что она не имеет достаточного влияния на сына, чтобы выполнить просьбу племянницы, тоже не хотела. Поэтому Елизавета Андреевна долго увиливала от ответа, но, наконец, взвесив все выгоды, сказала племяннице:

– Ко двору ты можешь попасть только одним путем: если поедешь в Грузино и поклонишься этой дряни, Минкиной. Если та ласковым голоском за тебя словечко замолвит, мой сын ей не откажет. Я тебе лошадь дам, поезжай, к вечеру там будешь. Письмо Алексею я напишу, а как уж ты с этой гулящей пьяницей договоришься – решай сама, тут я тебе не помощник.

Обрадованная Наталья облобызала руку тетушки и бросилась собираться. Спрятав на груди драгоценное письмо, она села в тряский возок и к вечеру того же дня въезжала в Грузино.

Граф Аракчеев начал военную реформу с собственного имения, и теперь Грузино, пожалованное Алексею Андреевичу покойным императором Павлом, было образцово-показательным военным поселением. Совершенно одинаковые дома стояли по линейке вокруг широкого ровного плаца. Подстриженные шаром деревца, росшие вдоль домов, уже довольно высокие, были абсолютно одного размера. Эта военная деревня поражала порядком, чистотой и могильной тишиной. Собаки не лаяли, коровы не мычали, а людей видно не было.

«Что за чудо такое, – испуганно подумала Наталья, – не зря тетушка говорила, что ее сынок очень крут, видимо, все его так боятся, что попрятались».

Возок прогромыхал по мощеной дороге и подкатил к широкому двору перед огромным дворцом с белыми полуколоннами и мраморным крыльцом. Посередине двора на высоком постаменте красовался памятник императору Павлу, а прямо напротив дворца стоял новый двухэтажный дом.

«Здесь Минкина и живет, – вспомнила Наталья рассказы тетки, – пока графа в поместье нет, здесь она и развлекается».

Елизавета Андреевна давно рассказала ей о «змее», окрутившей ее сыночка, и прокляла тот день, когда Аракчеев купил у разорившегося помещика Шляттера дворню, среди которой оказались и кучер Минкин с молодой женой Настасьей. Тетка говорила, что в «змее» текла цыганская кровь, поскольку была та черноглаза, смугла и в постели так горяча, что дворовые мужики, которых она всех перепробовала, с ума сходили от этой деревенской Клеопатры. Тридцатилетний Аракчеев, слывший мужчиной с большими потребностями, конечно, не пропустил восемнадцатилетнюю красавицу и допустил до своего ложа. Тут уж Настасья постаралась, проявив все свое умение, только никто графа не предупредил, что его новая наложница к тому же умна и хитра, а когда он это понял, жить без Настасьюшки уже не мог.

Сестры Ветлицкие, все как одна, были некрасивы, и свою грубую, топорную внешность передали детям. Глядя на портрет графа Аракчеева, висевший в гостиной дома его матери, Сикорская с сожалением убедилась в их семейном сходстве. Поэтому она понимала, что почувствовал почти уродливый по светским меркам Алексей Андреевич, когда красавица Настасья начала преклоняться перед ним. Теперь дело было уже не в постели, хитрая крестьянка задела самое глубинное – оскорбленное самолюбие бедного некрасивого человека, пробивавшегося в жизни через такую грязь, что богатеньким красавцам и не снилось.

Тетка рассказывала, что Минкина каждую ночь, обслужив барина, ложилась спать на подстилке под его дверью, охраняя покой и сон Аракчеева. Она ловила каждый его взгляд и, если видела хоть малейшее недовольство, заливалась слезами, а потом часами, стоя на коленях, вымаливала прощение. Но самое главное, она выказывала своему любовнику такое же рабское почтение, какое он сам выказывал венценосным хозяевам.

«Бедный кузен, ползать на брюхе перед господином – не самое приятное занятие, – подумала Наталья, – а если перед тобой никто не ползает, то совсем затоскуешь. А вот когда такая Минкина трепещет перед тобой, стоит в твоем присутствии, спит под дверью, вот тут больная душа и поправится, вздохнет с облегчением – не только ее сапогом в морду тычут, но и она может сделать то же самое».

Возок остановился у крыльца двухэтажного дома, неизвестно откуда выбежали молчаливые дворовые, открыли дверцу, помогли Наталье спуститься, а величественный мужчина в малиновой с золотом ливрее осведомился, что доложить барыне.

– Кузина графа Алексея Андреевича Сикорская с письмом от его матушки, – сообщила Наталья.

Ее проводили в дом и попросили подождать в большой гостиной второго этажа. Такой роскоши, как здесь, она не видела никогда. Золоченая мебель, обитая алым бархатом, стояла вдоль всех стен, посреди огромного светлого ковра с тонким восточным рисунком на мраморном столе красовалась оправленная в золоченую бронзу огромная хрустальная ваза, а на противоположных стенах комнаты в одинаковых резных рамах висели два парных портрета. Графа Аракчеева в черном мундире с портретом государя Александра Павловича на шее она узнала сразу, а на втором портрете была изображена молодая женщина необычайной красоты. Большие черные глаза под темными бровями, прямой нос и маленький рот с пухлой нижней губой скорее могли бы принадлежать древней римлянке. Это, видимо, понимала и сама женщина, поскольку и прической, и нарядом изображала Венеру.

«Вот ведь дал Бог этой ведьме такую красоту, – подумала Наталья. – Одним – все, а другим – ничего».

Привычная волна черной зависти начала подниматься в ее душе, но этого нельзя было допустить, иначе Минкина почувствует неискренность в ее словах и не станет помогать. Нужно было расположить к себе всесильную наложницу Аракчеева. Наталья глубоко вздохнула, собралась и, наклеив на лицо приторную улыбку, остановилась у портрета черноглазой красавицы. В коридоре послышались тяжелые шаги, дверь отворилась, и в комнату вплыла уже полнеющая невысокая женщина в роскошном белом шелковом платье. Она была увешана бриллиантами: широкое колье полумесяцем лежало на пухлой груди, крупные серьги оттягивали мочки ушей, свисая почти до плеч, на каждой руке было надето по широкому браслету, а все короткие пальцы были унизаны перстнями. Даже Наталья, не получившая никакого воспитания и не знавшая толка в одежде, поняла, что хозяйка дома одета с неприличной варварской пышностью. Но, видимо, Минкина сама себе очень нравилась, поскольку лучезарно улыбнулась гостье и сказала: