Шанс? Параллельный переход - читать онлайн книгу. Автор: Василий Кононюк cтр.№ 44

На другой день приносит боярин две деревяшки тупые, на кинжал короткий схожие, и давай меня учить, как нож правильно держать обратным хватом, чем обратный хват лучше прямого. Рассказывал, что его этим ухваткам цыган научил. Заприметил боярин его на ярмарке, где тот что-то с другим цыганом не поделил, и они за ножи схватились. И так ловко он того цыгана подрезал, что боярин и разобрать ничего не смог. Подъехал он тогда к нему и говорит: а сколько монет захочешь, чтобы меня так ножом биться научить? Сторговались они, и неделю, пока ярмарка шла, ходил боярин у того цыгана учиться. Теперь, говорит, тебя этим ухваткам научу — там силы много не надо, главное, быстро и ловко все сделать, тогда любого бугая завалишь, он и глазом моргнуть не успеет.

Как показал мне боярин все эти ухватки цыганские, стали мы с ним на ножах деревянных биться, да так бились, что я и не опомнилась, как уже в постели лежу, и уже в постели с боярином бьюсь. Только не на ножах. Не знала я раньше, что и в постели можно с мужиком биться.

Одеваюсь я, после того как с боярином повалялась, и думаю: чего же мне не стыдно совсем, я же только что с чужим мужиком в постели была. А потом поняла, что мы с ним не любились: мы бились, а куда бой заведет и как биться придется, того никто наперед не знает. В бою ты только про победу думаешь, про все другое забываешь.

А боярин веселится — подобрал, говорит, я к тебе ключик, биться ты больно любишь. В постели ты меня всяко побьешь, тут мне с тобой не справиться, а вот если на ножах меня побьешь, Богом клянусь, ни тебя, ни другую бабу, окромя жены, не трону: проситься будете, чтоб в постели повалял, — палкой отгонять стану. Видно, самому ему уже бабы надоели, раз так зарекся, и боярыню он сильно любил, знал, что она ему все простит, ничего не скажет, а все одно сердце у нее болит от его забав.

Недолго я в постели боярской повалялась: и месяца не прошло, как начала я боярина на ножах бить. Как ухватки добре выучила, так и стала бить. Прав был цыган — там силы особой не надо было, только быстрота и ловкость. А я всяко быстрее боярина была — что моложе и что родилась такой быстрой. Малые были, в снежки играли, никто в меня попасть не мог — всегда уворачивалась; мать сказывала, дед мой покойный тоже быстрым был — становился на пятьдесят шагов от лучника и от стрел уворачивался, не мог тот в него попасть.

Как первый раз боярина побила, обрадовалась и давай его в постель валить: думаю, помнит про слово свое аль забыл? Мужики часто забывают то, что нам, бабам, обещают. Ничего, потешусь с тобой на прощание, а потом напомню про слово твое. Только отстранил он меня — иди, говорит, к боярыне, завтра придешь. Прихожу на другой день — вижу, ждет меня боярин с деревяшками, волнуется. Давай, говорит, покажи мне, чему научилась. Думаю, может, поддаться ему: ишь, как переживает, сердешный, — какому мужику приятно бабе проиграть? Только почувствовал он мысли мои и сказал так, что у меня мороз по коже прошел. Если увижу, что поддаешься, — будешь батогами бита, слово даю. Тут меня зло взяло — побила его быстрее, чем в прошлый раз. Глазом он моргнуть не успел, как поймала левой рукой его руку, мимо себя завела и с разворота обратным хватом дала ему деревяшкой в правый бок — точь-в-точь как он учил.

Расстроился совсем боярин наш, сел на лавку и сказал: как быстро старость подкралась, вроде и не жил еще, а молодость уже пролетела. Все, говорит, Надийка, кончилась твоя наука, научил тебя, чему смог. Я Богу слово давал: не трону больше ни одной девки. Пойду, говорит, боярыню порадую, давно она этого ждала. Подошел к стене, снял кинжал небольшой в простых кожаных ножнах и дал мне. Прими, говорит, подарок прощальный, пойди к сапожнику нашему, пусть приточит тебе к правому сапогу. Да он сам все знает. Носи его, говорит, всегда, никто не знает, когда беда случится, но если ты к ней не готов, тут только твоя вина.

А через девять месяцев Богдан у меня родился, и по сей день я не знаю, чей он сын. Как малый был, ну чисто вылитый Иван — чернявый, боцматый такой карапуз. А как подрос, волос посветлел, вытянулся, на меня стал похож и на деда моего покойного. Мать моя как увидит, так и слезы льет: вылитый, говорит, отец, только маленький еще. У боярина нашего младшенький, Борислав, на полтора года Богдана старше был, его боярыня родила, мы еще в селе жили. Тоже светленький уродился не пойми в кого. У боярина волос черный, как воронье крыло, и у трех старших детей такой же. Как подросли вы, стали во дворе вдвоем играть, светленькие оба, тоненькие, стали злые языки шептаться, что Богдан — боярина нашего байстрюк.

Я то не слушала, уже тогда тучи над нашим боярином сгущаться начали. Как тебе годик был, умер старый князь, кому боярин присягал. Думали все, брат вместо него великим князем станет, но по-другому вышло. На смертном одре просил всех старый князь сыну его присягнуть — верил, что добрым хозяином он будет. Присягнули все сыну его из уважения перед заслугами старого князя, но не вышло с того добра. Через год замирился молодой князь с ляхами и отдал им в подарок половину Волыни — наш Холмский удел и Белзский — и велел всем боярам клятву верности польской королеве принести.

Сперва вроде не трогали ляхи православных бояр, но потом стали пряниками в свою веру заманивать. Кто в римскую веру перейдет, тот мог в сейме заседать, его от королевского тягла освобождали и многие другие вольности обещали. Многие бояре, бывшие товарищи по походам боярина нашего, вере отцовской изменили, в шляхту перешли, дедовские порядки ломать начали, на своих землях панщину ввели, крестьянам под страхом смерти запретили к другим боярам переходить.

Смотрел на это боярин наш — только зубами скрипел. Потом женил сынов своих старших и дочку замуж отдал, только ей шестнадцать исполнилось, под Киевом все они осели. Так сговаривался, что с той стороны в приданое земли дают, а он крестьян на нее приводит. Под Киевом много земли пустой гуляет, туда он часть своих крестьян привел, а часть недовольных крестьян у шляхтичей подговорил переселяться и перебраться помог. На него пробовали даже в суд подавать, но ничего доказать не смогли. Один шляхтич, самый смелый, его на поединок вызвал, но порубил его наш боярин — затихли все: показал поединок, на чьей стороне правда, но не забыли ему ту обиду шляхтичи.

Не боялся их наш боярин: поместье у него стеной обнесено было, гайдуки верные, никто бы не полез. Боярин с боярыней переселяться уже надумали, управляющего искали в поместье оставить, а сами к детям переезжать той весной думали, да не успели. Позарился на монеты, что боярин к отъезду собрал, товарищ его боевой — единственный, кому он еще доверял. Приехал к боярину как бы проститься перед дорогой — знал, что собирается боярин к детям в гости.

Я в тот день белье в усадьбе собрала постирать, день теплый был, только выварила, хотела отнести на ручей полоскать, собрала все в корзину, как началось. Бросились приезжие гайдуки к воротам, наших, тех, что на воротах стояли, зарубили, а ворота открыли. А из соседнего лесочка уже подмога к ним скачет — не успели наши гайдуки опомниться, как залетели они в ворота, часть наших порубили, часть в полон взяли, повязали и увезли сразу. Боярина и боярыню зарубили, а Борислава, младшенького, старший гайдук живого из окна во двор выкинул. Ударился он оземь — и уже не встал, хрипел только, сердешный, пока кто-то не смилостивился и не добил. А эта нелюдь, как маленького выкинул, засмеялся только и в дом ушел. Десять годков Бориславу было — он у меня на руках вырос, вместе с тобой. Занесла я корзину в дом, села на лавку, слезы катятся: все порушилось вмиг, как жить дальше, не знаю.