Там, где бродит смерть - читать онлайн книгу. Автор: Александр Марков cтр.№ 20

У него с самого начала не заладилась карьера. Причина тому была до банальности проста — Семирадский не умел ездить на лошади. Разговор не шел даже о джигитовке или взятии высоких барьеров, когда ноги коня, отделясь от земли лишь на миг, переносят всадника через ограду, следом за которой лежит глубокий ров, заполненный водой. Стоило Семирадскому взобраться на коня (а это он умел делать лихо, мощным толчком забрасывая тело в седло), и до того спокойное животное превращалось в неуправляемого, взбесившегося зверя, который стремился побыстрее избавиться от наездника. Конь вставал на дыбы, подбрасывал зад, лягался, кусал уздечку. Семирадскому не удавалось его успокоить, несмотря на то, что он изо всех сил стискивал ногами бока коня, натягивая узду. Результат обычно был одним и тем же: Семирадский оказывался на земле. Впрочем, случалось, что конь стоял на месте как глыба, которую можно было сдвинуть с места разве что автомобилем или поездом. Не будешь же каждый раз привязывать на палку морковку и держать ее перед носом коня, чтобы он наконец-то тронулся с места, как это делает обманутый ослик. Картина, достойная разве что цирка.

Семирадский проклинал себя, но ничего не мог поделать. Очевидно, от него исходила какая-то гипнотическая сила, которую лошади не могли перенести. Впору было обращаться к хироманту или бросать службу, особенно после того, как он упал с коня на маневрах прямо на глазах у императора. Николай Второй остался очень недоволен этим случаем, сразу же спросив у главнокомандующего, отчего у него так плохо обучены офицеры. Император считал, что каждый офицер должен уметь виртуозно ездить верхом, и без специального экзамена не присваивал даже следующего звания. После такого конфуза на дальнейшей карьере стоило ставить крест, но… Уже год как закончилась война с Японией, во время которой стало ясно, что кавалерия вскоре отживет свой век и превратится не более чем во вспомогательный род войск. Чуть позже появились военные аэропланы, и Семирадский за два года смог пройти путь, на который у некоторых уходит лет десять, а другим не хватает целой жизни. Он стал одним из самых молодых полковников в русской армии. Ему было всего-то 32 года.

В самом начале войны к Семирадскому приклеилось прозвище «мангуст», а счет сбитым аэропланам он открыл еще до того, как на его аэроплане установили пулемет. Произошло это только весной, а до этого с неприятелем приходилось общаться исключительно при помощи пистолетов.

В аэроплане, стиснутый с обеих сторон узкими фанерными боками, он чувствовал себя очень комфортно. Наказанием и пыткой для Семирадского были кожаные кресла, расставленные вдоль стен гостиных, где ему часто приходилось бывать, а светские разговоры, бокалы с шампанским и уютное потрескивание умирающих в камине дров он, не задумываясь, разменивал на шум ветра, капли горячего масла и вой двигателя, который заставлял аэроплан дрожать, как от нервного возбуждения.

Несмотря на то, что двухмоторные бомбардировщики «Готта-5», недавно появившиеся у германцев, уступали размерами «Илье Муромцу», в небе они казались огромными монстрами. В особенности это становилось заметно, когда их окружали истребители сопровождения. Свита трех бомбардировщиков состояла из разношерстных аэропланов, в основном бипланов «Фоккер», но среди них затесались и парочка «Альбатросов-Д», и даже один моноплан «Фоккер-Е», чудом доживший до этих дней, поскольку вот уже полгода как подобную модель германская промышленность перестала выпускать. Постепенно, по мере выхода из строя старой техники, немцы переходили на производство всего лишь двух моделей истребителей, делая их в самых разнообразных модификациях. Но оставались у них на вооружении и прежние разработки, уход за которыми выматывал все нервы у техников. Из-за поломки какого-то незначительного агрегата в двигателе аэроплан мог простаивать месяцами, а механикам было легче выточить деталь самим, чем дожидаться, когда ее пришлют со склада или снимут с другого аэроплана, уже не подлежащего восстановлению.

Бомбардировщики приближались медленно, как ленивые, разморенные жарой буйволы, вокруг которых кружилась назойливая мошкара. Их сильно нагрузили бомбами. Сбить бомбардировщик так же тяжело, как отправить на дно дредноут. Он имеет хорошую устойчивость. Его нужно буквально нашпиговать пулями, и только тогда он начнет падать. Рассчитывать, что это можно сделать с одной атаки, не приходилось, за исключением случаев, когда на бомбардировщике взрывались бомбы. Увы, ни на одном из русских истребителей не было ракет. Их применяли только для уничтожения аэростатов и дирижаблей. А от пули боеприпасы не сдетонируют.

Первая волна русских отвлекла сопровождение, вторая набросилась на бомбардировщики, как стервятники, которые почувствовали, что добыча так устала, что уже не сможет сопротивляться. Буйволы решили перейти реку вброд, не зная, что там водятся пираньи. Истребители выпускали длинные очереди, нисколько не жалея патронов. Немцы огрызались. Пулеметы располагались вдоль всего корпуса бомбардировщиков, поэтому они были защищены не хуже, чем еж, который свернулся клубочком и ощетинился колючками. Но они были неповоротливыми, оборонялись пассивно и не могли навязывать свои правила игры. А потом все неожиданно изменилось. Семирадский понял это, увидев, что загорелся один из «Ньюпоров».

Двигатель гудел надсадно, но еще не кашлял, хотя Семирадский чувствовал, что минут через десять он начнет давать сбои, а через двадцать и вовсе заглохнет, захлебнувшись еще не истраченным бензином. Небо очистилось от облаков. Оно стало прозрачно голубым, похожим на родниковую воду, сквозь которую, независимо от глубины, можно увидеть очертания дна.

Едкий черный дым, пушистым хвостом поднимавшийся вверх, остался далеко позади. Он походил на черную, еще не превратившуюся в кляксу струю, которую, спасаясь от врагов, выпустил спрут. Там догорали обломки «Ньюпора». Они превратились в обглоданный скелет, с которого пламя слизнуло кожу, мышцы и вены, но оно было таким ненасытным, что принялась заодно поедать и кости. «Ньюпор» ударился о землю по касательной и поэтому не развалился сразу. Инерция протащила его вперед, прочертив на загоревшейся траве жирный маслянистый след. Чуть раньше Семирадский увидел, как из падающего аэроплана выпрыгнул пилот. Он успел раскрыть парашют, но высота была невелика, и купол не сумел до краев зачерпнуть воздуха. Он лишь чуть-чуть задержал столкновение с землей, немного смягчив удар. Удар был сильным. Семирадскому показалось, что он услышал хруст ломающихся костей…

Купол парашюта накрыл пилота как саваном. Ветер шевелил его, поэтому казалось, что пилот жив и теперь пытается выбраться из-под парашюта, освободиться от опутывающих его лямок, но почему-то ему никак не удавалось это сделать. Потом Семирадский потерял его из виду, сосредоточив все внимание на приближающейся паре «Фоккеров».

Они заходили со стороны солнца, из-за этого сливались с небом, но Семирадский успел разглядеть их прежде, чем они сели ему на хвост, прижимая его аэроплан к земле, где меньше места для маневра. «Фоккеры» летели на малой высоте, уклоняясь от одиноких деревьев. У немцев были спаренные пулеметы, но их очереди проносились далеко в стороне от Семирадского, даже не задевая его аэроплан. Полковник круто заваливал «Ньюпор» то на одно крыло, то на другое, наклоняя их почти вертикально к земле, и летел зигзагами. Немцам было трудно поймать его на мушку.