Встреча с хичи - читать онлайн книгу. Автор: Фредерик Пол cтр.№ 66

Я услышал возглас Альберта:

– О, Робин! Я не следил за вашим физическим состоянием!

– За чем? – спросил я. Вернее, попытался спросить. Но не получилось. Губы не желали произносить слова, и я почувствовал ужасную сонливость. Вспышка локализованной боли угасла, но смутно я сознавал, что меня ждет большая боль, она близко и быстро приближается.

Говорят, существует селективная амнезия относительно боли; прошедшую боль вспоминаешь, только как неприятный эпизод. Иначе ни одна женщина не захотела бы рожать вторично. Для большинства из вас это справедливо. Многие годы было справедливо и для меня, но не теперь.

Теперь я все помню очень ясно и почти с юмором. То, что произошло у меня в голове, вызвало собственную анестезию, и мне не совсем ясно, что я испытывал. Но вот эту неясность я помню с большой четкостью. Помню панические возгласы, помню, как меня уложили на диван; помню долгие разговоры и уколы иглы, когда Альберт вводил лекарства или брал образцы для исследования. И помню, как плакала Эсси.

Она держала мою голову у себя на коленях. Хотя обращалась она к Альберту и говорила по-русски, я много раз слышал свое имя и понимал, что она говорит обо мне. Я попытался погладить ее по щеке.

– Я умираю... – сказал я... вернее, попытался сказать.

Она поняла меня. Склонилась ко мне, длинные волосы упали мне на лицо.

– Дорогой Робин, – заплакала она, – да, это правда, да, ты умираешь. Вернее, умирает твое тело. Но это совсем не означает конец для тебя.

Конечно, за десятилетия, проведенные вместе, мы не раз говорили о религии. Я знал, во что она верит. Знал, во что верю сам. Эсси, хотел я сказать ей, ты никогда раньше не лгала мне, и не надо это делать сейчас, чтобы облегчить мне смерть. Все в порядке. Но получилось у меня только что-то вроде:

– Означает.

Слезы упали мне на лицо, она гладила меня и плакала.

– Нет. Правда, нет, дорогой Робин. У нас есть шанс, очень хороший шанс...

Я сделал огромное усилие.

– Загробного мира... нет, – сказал я, стараясь говорить как можно отчетливее. Все равно четко не получилось, но она меня поняла. Наклонилась и поцеловала меня в лоб. Я чувствовал, как ее губы касаются моей кожи, услышал, как она прошептала:

– Теперь есть.

А может, она добавила:

– Здесь и после.

Я несколько раз объяснял Робину, что такое кугельблитц. Это черная дыра, возникшая в результате коллапса огромного количества энергии, а не материи, но так как раньше такую дыру никто не видел, он слушал не очень внимательно. Я также рассказывал ему о межгалактических пространствах – очень мало материи и энергии, не считая отдельных фотонов от далеких галактик и, конечно, универсального излучения 3,7К. Поэтому там очень удобно разместить кугельблитц: в него ничего не будет падать.

А звезды продолжали свое движение. Их не интересовало, что происходит с одним двуногим млекопитающим разумным – ну, полуразумным – живым существом, только потому что этим существом оказался я. Я всегда придерживался эгоцентрического взгляда на космологию. Я в середине Всего, и все расположено по ту или иную сторону относительно меня; «нормальное» это я; «важное» это то, что близко ко мне; «значительно» то, что я считаю важным. Такого взгляда всегда придерживался я, но не вселенная. Она продолжала существовать, словно я не имею никакого значения.

Правда в том, что тогда и для меня это было неважно, потому что я отсутствовал. Во многих тысячах световых лет за нами, на Земле, генерал Манзберген гонялся за еще одной группой террористов, похитивших шаттл, а комиссар полиции поймал человека, стрелявшего в меня; я не знал этого, а если бы и знал, меня бы это не заинтересовало. Чуть ближе к нам, но все равно на расстоянии Антареса от Земли, Джель-Клара Мойнлин пыталась понять, что говорит ей хичи; этого я тоже не знал. Совсем близко, рядом со мной, моя жена Эсси пыталась сделать то, чего раньше никогда не делала, хотя она изобрела этот процесс; ей помогал Альберт, у которого в банке данных хранились все необходимые сведения, но у которого не было рук, чтобы ими воспользоваться. Вот это – если бы я знал, что именно они делают, – меня бы очень заинтересовало.

Но я, конечно, не знал этого, потому что был мертв.

Впрочем, я не остался мертвым.

Когда я был маленьким, мама часто читала мне. Однажды она прочитала мне о человеке, чьи чувства были искажены из-за операции на мозге. Не помню, кто написал этот рассказ, Жюль Верн, Уэллс, один из великих золотого века [Обычно под золотым веком фантастики понимают 1938-1946 годы, когда писатель и издатель Джон Кемпбелл открыл таких авторов, как Роберт Хайнлайн, Айзек Азимов, Ван Вогт, Лестер дель Рей, Эрик Фрэнк Рассел, Теодор Старджон и многих других] – кто-то. Помню только главное. После операции герой видел звуки и слышал прикосновения, и в конце рассказа он спрашивает:

– Как пахнет пурпурный цвет?

Это я слышал ребенком. Теперь я большой. И это больше не фантастика.

Это кошмар.

Чувственные восприятия бились в меня, и я не мог понять, что это такое! Не могу описать этого сейчас, как не могу описать... смерглич. Вы знаете, что такое смерглич? Нет. Я тоже не знаю, потому что только что придумал это слово. Это всего лишь набор звуков. У него нет значения. Я не наделил его значением. И точно так же не имели значения звуки, запахи, цвета, давления, температуры, толчки, дерганья, царапанья, все миллиарды единиц восприятия, обрушившиеся на меня. Я не знал, что они обозначают. Угрожают ли они мне? Мне не с чем было даже их сравнить. Может быть, таково рождение на свет. Но я в этом сомневаюсь. Не думаю, чтобы это можно было пережить.

Но я выдержал.

Выдержал по одной-единственной причине. Мне невозможно было не выдержать. Есть древнейшая закономерность: нельзя сделать беременной беременную женщину. Нельзя убить мертвого. Я «выжил», потому что все во мне, что могло умереть, умерло.

Понимаете?

Попытайтесь представить себе. Освежеванный. Изнасилованный. И прежде всего понимающий – я мертв.

Мама читала мне также «Ад» Данте, и иногда я думаю, не было ли у Данте предвидения, каково пришлось мне. Если не было, откуда он взял свое описание ада?

Не знаю, долго ли это продолжалось. Мне показалось – целую вечность.

Потом все начало уменьшаться. Резкий свет отодвинулся и стал слабее. Ужасные звуки стихли, царапанье, чесание, толчки и рывки ослабли.

Долгое время ничего не было, как в Карлсбадской пещере, в те ужасные мгновения, когда выключают свет, чтобы показать вам, что такое настоящая темнота. Никакого света. Ничего, кроме отдаленного негромкого гудения, похожего на шум крови в ушах.

Если бы у меня были уши.

Потом гудение превратилось в голос, и голос этот произносил слова; издалека я услышал голос Альберта Эйнштейна: