За пределами разума - читать онлайн книгу. Автор: Ричард Бах cтр.№ 8

Он снова нахмурился, стараясь сосредоточиться.

— В нашем мире она именуется Киттен и надлежащим образом запатентована и защищена законом как Сондерс-Виксен SV-6F. Джеффри де Хейвиланд в своем времени, которое вы называете вашим прошлым, называет ее Тайгер Мот, она запатентована на его имя. Женевьева де Ларош в своем времени назвала ее Бабочкой и зарегистрировала под маркой Авьон Ларош. И так далее, вы понимаете? Это бесконечно.

Готорну не хватало слов, он даже расстроился. Я подумал, что, кажется, я чего-то не догоняю.

— Поймите, дело не в конструкции. Конструкция — это невидимая структура большого летательного аппарата, она всегда была и всегда будет, независимо от того, откроет ее кто-нибудь или нет. Но летает она, как лисица!

Он засмеялся. — Это у нас здесь такое словечко.

— Вы очень добры, Дерек, — сказал я. — Я уже действительно понимаю, о чем вы говорите.

— Я тоже, — улыбнулся он, внимательно глядя на меня.

В конце конвейера узлы собирались в единое целое, сияющее всеми цветами радуги по выбору заказчиков. На одних самолетах красовались наименования компаний, на других — имена пилотов или владельцев; на учебных самолетах никаких надписей не было, если не считать жирной порядковой буквы алфавита на корпусе — J, К, L и т. д.

Где-то снаружи включился двигатель; его рев то нарастал, то спадал до тихого урчания.

Какое же это должно быть ощущение, думал я, когда ты в один прекрасный день приходишь на завод и получаешь готовый новехонький собственный биплан!

— Эти двигатели, это не Роллс-Ройс Джипси Мэйджор?

— А вы как думаете?

— Думаю, что нет.

— Мы используем Тривейн Марк Цирцея 2.

— Понимаю. А я бы называл их Джипси Мэйджор.

— Называйте, — сказал он великодушно.

Мы продолжали разговор о самолетах; время от времени мы останавливались, когда он хотел показать мне какую-нибудь особенно удачную деталь, опасаясь, что я мог не обратить на нее внимания.

Кажется, он не замечал, что его эпоха интересовала меня не меньше, чем авиация.

— Но это же не 1923 год, правда?

Он удивленно поднял голову:

— Как это не 1923-й? Это он и есть. Для нас.

— Тайгер Мот был разработан после 1930 года. Где-то в самом начале тридцатых.

— Скажите лучше открыт. Разработан звучит как-то слишком собственнически. Конструкция же эта существовала всегда.

— Тайгер Мот не был открыт до начала тридцатых, Дерек. Что он делает здесь, в 1923-м? Ручаюсь, вы сейчас скажете, что ваш 1923-й отличается от моего.

— Именно, — подтвердил он. — По-моему, у вас была война. Вы назвали ее Великой Войной, или что-то в этом роде. А вот мы этого не сделали. Многие из нас увидели ее приближение и решили не становиться ее частью. Это же одни потери, ничего больше.

В его голосе не было печали, и я вдруг понял, что у него и причин-то нет, чтобы печалиться. Он не имеет представления, как выглядит разруха.

— Отклонившись от войны, мы отклонились тем самым в альтернативное время, где можем сосредоточиться на том, что приносит нам удовлетворение. В данном случае, то есть я имею в виду Сондерс-Виксен, это было открытие авиаконструкций. Поэтому некоторые наши самолеты появились несколько раньше, чем ваши, а к тому же нам не пришлось все это время возиться с военными самолетами, наших конструкторов не убивали на фронте и тому подобное.

— …отклонились в альтернативное время?

— Да, конечно. Это происходит каждую минуту: люди решают изменить свое будущее. Вот вы же решили не начинать ядерной войны — кажется, это было в вашем 1963 году. Вы подошли к ней вплотную, но решили — не надо. Очень немногие приняли иное решение, война соответствовала их потребностям. Различные есть времена — расходящиеся, сходящиеся, параллельные. Наши с вами параллельны.

— Благодаря чему я и смог навестить вас.

— Нет. Вы смогли навестить нас потому, что любите то, что мы делаем. Вы любите летать в первоклассном двухкрылом самолете. А мы любим его конструировать.

— Совсем просто.

— Почти. И у нас безопасно.

— У вас безопасно.

— Я говорю серьезно.

Он остановился под крылом яркожелтого Киттена в самом конце сборочной линии и смахнул несколько невидимых пылинок с британского герба на фюзеляже.

— Вас привлекает сюда и наше сходство с вашим прошлым, которое вам небезынтересно. Нет речи о том, насколько удачнее оно окажется у нас. Этому миру не грозит в ближайшее время корчиться в пламени. Вы можете оставить дома ваш уровень электроники и физики высоких энергий и рассчитывать на наше время, с травяными аэродромами по всей стране, с летающими цирками, которые за несколько шиллингов катают пассажиров, с двигателями и корпусами машин столь простыми и надежными, что пилоту достаточно одного-двух гаечных ключей да еще куска брезента и банки клея на случай, если потребуется залатать дыру.

— И что, я не могу, летая здесь, погибнуть?

— Пожалуй, можете. — Он говорил так, словно никогда раньше об этом не думал. — Время от времени здесь случаются странные столкновения, но как-то так, что никто особенно не страдает.

Он просиял:

— Я полагаю, это потому, что мы делаем очень хорошие машины.

Он направился к выходу в конце ангара, и через минуту мы уже щурились от яркого солнечного света.

Открывшийся вид сразу врезался мне в память, но вместе с тем и разбудил ее: мне казалось, что я когда-то уже был здесь.

На белый бетон летного поля наползала трава, зеленая, как вода в горных озерах; вокруг расстилалось огромное свободное пространство, кое-где расцвеченное, как заплатами, фермерскими участками с дубовыми рощами. Травяной покров на слегка неровной местности напоминал издали спокойные волны.

Это рай для летчиков. Откуда бы ни дул ветер, внизу всегда можно найти ровный травяной участок для посадки. Это сама история в ту эпоху, когда еще не были изобретены узкие взлетно-посадочные полосы, где ветер всегда поперечный.

Услада для глаз и души.

На летном поле стояли два десятка самолетов Киттен, большей частью старые — их двигатели находились в ангаре на профилактическом ремонте. Были и новенькие; их только что выкатили, и они ожидали своих летчиков-испытателей.

На фюзеляже одного из них красовалась надпись: «Летная школа Сондерс-Виксен»; в две его кабины как раз садились инструктор и курсант, и первый передавал второму сложенную вчетверо карту. В дальнем конце линии, затмевая учебно-тренировочную мелочь, возвышался красавец-биплан с закрытой кабиной и салоном, по-видимому, Импресс.