– Тогда отчего ты сидишь здесь? – не понял он. – Буря поднимается, доллар опускается, экономика стабилизируется, кризис углубляется, и все пьют чай по своим домам. Одни мы с тобой на улице, как собаки… Почему?
Лидка на это только громко засопела и ничего ответить не смогла.
– А я тебе скажу почему, – упрямо продолжил Рудик. – Потому что с этим поганым экзекутором, царствие ему небесное, нам жилось легче. Нам было с кем бороться и кому противостоять. Это нас держало в седле, мы скакали по прериям, помогали набожным колонистам, дружили с шерифом и гнали индейцев-язычников за границы каньона, разве не так?..
– Он был таким же засранцем-аристократом, как и ты, – раздалось из будки. – Даже хуже.
– Возможно, – согласился Рудик. – Но я тебе признаюсь… Без него стало скучно… Мне его не жалко, – одернул он сам себя. – Жалость унижает свободного человека. Я просто слегка заскучал.
– Так развеселись, – выдохнула она. – Езжай на городскую свалку. Собери его по кускам и похорони как человека…
– А что это даст? – возразил хирург. – У тебя есть какой-нибудь знакомый Христос?.. У меня тоже нет. Мертвого не воскресить. Но я бы взбодрился, – добавил он после паузы. – Я бы многое отдал за то, чтоб он снова был с нами…
– Уйди отсюда, черт поганый! – заорала Лидка истошно. – Пошел вон!
– Всё. Ухожу. Успокойся… Уже ушел. – Он встал с земли. Отряхнул шорты.
Снова поднялся на крыльцо дома и постучал в запертую дверь.
– Ты где? – он имел в виду маленького Лешу.
– Здесь я, – откликнулся мальчик, не открывая.
– Еще конфету хочешь? – предложил ему Рудик. – С косточкой.
– Не-а…
– Ну и ладно. Мне больше останется.
Пошел через двор к калитке. Но, проходя мимо конуры, не удержался и пнул ее ногой. Из нее послышалось сдавленное рычание Лидии Павловны.
4
…А ночью над озером вышла мутная Луна. Дул сильный ветер, и подвешенная в небе планета была слепой. Люди от ее света чувствовали себя привидениями, не находящими места и не способными совершить осмысленный поступок.
Дверь Лидкиного дома заскрипела, открывшись. И маленький Леша, выйдя во двор, тихонько подошел к собачьей конуре:
– Мама! Ты спишь, что ли?
– Чего тебе? – спросила Лидка недовольно.
– Мой папа пришел, – сообщил ей сын.
– Какой еще папа? У тебя нет папы!
– Он в доме сидит. За столом.
– Чего ты придумываешь? – сказала она недовольно. – Это семейный стол, и отцу там не место.
– А все-таки он сидит, – настойчиво повторил Леша.
Мать выглянула наружу. Была она растрепанной, с соломой в волосах и с мешками под глазами. В целом она выглядела прекрасно.
– Он блондин или брюнет? – заинтересованно спросила Лидия Павловна, потому что Лешкиного отца в точности не знала.
– Он – бледный, – пояснил малыш.
Лидка с трудом вылезла из конуры. Отряхнулась. Расправила смятую юбку и подобрала заколкой свалявшиеся волосы.
Сын взял маму за руку и нежно повел в дом.
За пустым деревянным столом сидел мертвый экзекутор. Чувствовалось, что он был перепилен в нескольких местах, потому что на костюмчике его зияли поперечные дыры, наскоро заделанные грубыми нитками. Усики были прилизаны, но на голове торчал хохолок, доказывающий, что бриолина на макушку как раз и не хватило. Но все-таки он был циничен. Циничен и красив, пусть и не совсем целый. Он затягивался дымом кубинской сигары, но дым выходил обратно не через рот, а через швы на туловище, потому что герметичность тела была сильно нарушена.
Он встал, когда в горницу вошла хозяйка, сдержанно улыбнулся, как улыбается аристократ, и глаза его налились сладостью Кларка Гейбла, которого Лидка любила и ненавидела одновременно. Она понимала, конечно, что они не могут быть вместе, потому что гость стоит на высоте социальной лестницы, а она – всего лишь мастер парикмахерского дела, пробившая стену социума упорным трудом и незаслуженно низкими чаевыми со стороны клиентов. Но все-таки она любила этого мерзавца, любила и ничего с этим поделать не могла.
Мальчик подвел Лидию Павловну к своему отцу, вложил ее горячую руку в снежные руки вечернего гостя и счастливо улыбнулся. Он чувствовал, что семья его воссоединилась, и теперь он находится под защитой.
Глава одиннадцатая
Последняя
1
Рудольф Валентинович тщательно мыл ногти. Чистил их специальной щеткой, потом хищно царапал хозяйственное мыло и опять запускал под ногти щетку. Смывал мыло водой.
Вытер руки вафельным полотенцем со сливочным запахом. Надел резиновые перчатки.
Внезапно в зеркале он увидел два отражения: мужское и женское. Кто-то бесшумно вошел в ординаторскую, пока он был занят.
Белецкий оглянулся.
Некоторое время все трое молча разглядывали друг друга. Лидка казалась поведенной, как человек, уехавший в Питер и покушавший там местных грибов. Она силилась что-то объяснить, напомнить, сказать, а другой… Другой был – как всегда.
Рудик почему-то не ощутил леденящего ужаса происшедшего, ибо порог вменяемости был им давно пройден. Он только зафиксировал в своем сознании, что из крана льется вода – он забыл ее закрыть, когда чистил ногти.
– Вот что я тебе расскажу, мой дорогой, – обратился к нему экзекутор, оглаживая правой рукой свою хемингуэевскую бородку. – Вокруг тяжело больного сидят его родичи. «Узнаешь ли ты меня? Узнаешь ли ты меня?» – вопрошают они. «Узнаю, – отвечает он. – А вы меня узнаете?» – «Нет, настолько болезнь тебя изменила». – «А я узнаю вас всех, значит я – здоровее вас». – Экзекутор засмеялся. – Ну здравствуй, здравствуй, мой славный мачо!.. – Раскинул руки, готовый к братским объятиям.
– Нет, – пробормотал вдруг Рудольф Валентинович. – Не стоит.
Он отстранился, сделав шаг назад и почти прижавшись халатом к стене.
– Почему? – не понял экзекутор. – Ты же сам этого хотел!
– Нет, – повторил Рудик. – Я ошибся.
Подошел к холодильнику, достал оттуда поминальную свечу, которая давеча горела у него, и запалил фитиль зажигалкой.
– Что это ты задумал, мой милый?.. – приязненно, с теплотой осведомился у него человек с лицом Хемингуэя. – Ты что думаешь, будто я испугаюсь какой-то заштатной свечки? Уж если я пилы не испугался, то что мне твой суеверный огонь? Даже и не думай. Я теперь никуда не уйду, коли ты меня сам позвал. Я буду вечно с тобой. Ассистировать, когда ты производишь операции, вместе завтракать, вместе обедать, вместе сидеть на унитазе, вместе лежать в кровати со случайной женщиной и вообще быть вместе всегда и везде…
Рудик же, не слушая, капнул расплавленным воском на стол и начал скатывать его в мягкие шары…