Деревни - читать онлайн книгу. Автор: Джон Апдайк cтр.№ 25

Их первая кембриджская квартира, где они прожили полгода перед его призывом в армию, находилась ни на втором, ни на третьем этаже, а в полуподвальном помещении кирпичного здания на Конкорд-авеню. За окном на затемненном клочке земли на уровне глаз каким-то чудом произрастали мирт, барбарис, кизильник. Там же было излюбленное кошачье прибежище — одновременно спальня и отхожее место. Летом и ранней осенью молодые Маккензи оставляли за отсутствием кондиционера окна без сеток открытыми. Оуэна не раз будил прыгнувший ему на грудь желтый кот, они прозвали его Дядюшка Уродец. Кошачья морда была так близко, что Оуэна начинало тошнить от рыбного запаха.

Филлис почему-то утратила свою уверенность и сделалась такой раздражительной, какой Оуэн ее никогда не видел. Она по-прежнему углублялась в теорию вероятностей (закон больших чисел, теоремы Бернулли, Лапласа, Марковы процессы, предельная теорема) и все еще искала тему для диссертации. Тем временем Оуэн, низкооплачиваемый практикант в Гарвардской вычислительной лаборатории, под сенью задумчивого «Марка-1» бился над примитивной системой программирования, названной «Компилятор А-О», и хранением данных на жестком диске, новинкой, которая позволила бы отказаться от перфорационных карт или катушек с магнитной лентой. «Ай-би-эм» даже продавала правительству и научным учреждениям первый коммерческий компьютер, получивший наименование «701». В перспективе открывался переход к более сложным разработкам вплоть до микроскопических полупроводниковых процессоров, производящих вычисления со скоростью света. В отличие от запутанного, эмоционально окрашенного мыслительного процесса у человека последовательный односторонний процесс вычисления в машине не подвержен воздействию внешних факторов.

В двух полутемных сыроватых комнатах с маленькими окнами, выходящими на кошачье пристанище, молодожены постепенно привыкли друг к другу. Оба знали, как ворочается и бормочет во сне другой, знали, несмотря на плотно закрытую дверь туалета и потолочный вентилятор, запахи испражнений другого.

Спальня была маленькой, кровать им пришлось придвинуть к стене, у которой и спала Филлис, так как пять раз в неделю Оуэн должен был подниматься гораздо раньше ее.

Если же ночью ей надо было встать по малой нужде (из-за обильного возлияния за родительским столом или же в ресторанчике с греческой кухней в компании с другой аспирантской парой), она перелезала через него. Оуэн, впрочем, тут же и засыпал, успокоенный тем, что одномоментная тяжесть на нем — это его собственная жена.

Любой прохожий при желании мог заглянуть в спальню Маккензи, и все же, если ночь выдавалась душной, Филлис спала голой.

Ее тело не переставало притягивать Оуэна, но любовью они занимались реже, чем он воображал до свадьбы. Виноваты в том были оба, ибо по вечерам подолгу сидели за книгами.

В углу на тумбочке стоял радиоприемник, и они часто включали культурный канал, чтобы послушать классическую музыку. Включали на малую громкость, но бетховенская симфония или соната Шуберта требовали внимания, и им ничего не оставалось, как с сожалением захлопнуть тетрадь и книгу.

За несколько дней до того, как Оуэн должен был прибыть в Форт-Девенс для прохождения воинской службы, Филлис объявила, что беременна, объявила с таким удивлением, будто забеременела не от мужа, а от Святого духа.

Инициатором ночных забав всегда выступал Оуэн. Он не винил Филлис в том, что из-за чрезмерного волнения делался неуклюжим, особенно когда использовал тугие, с неприятным запахом презервативы; он чувствовал себя увереннее, если предохранялась Филлис — вставив себе диафрагму, из ванной она выходила покрасневшая. Он не видел в ней недостатков, никогда ни в чем ее не винил. Она была на год старше — и всегда была у него права.

Оуэн до сих пор не мог отделаться от восторженного изумления, с каким смотрел когда-то на эту высокую стройную девушку в холлах МТИ. Какой неприступной она казалась! Даже мысль о том, чтобы заговорить с ней, была кощунственной.

Во время той самой медовой недели на Кейп-Код они пошли прогуляться по берегу в сторону Провинстауна, где на отлогом пляже она в детстве обычно проводила лето. Хотя для купальных костюмов было еще прохладно, в одном уединенном месте Филлис сняла кроссовки и зашла в воду; поддернутая до середины бедер юбка обнажила их выпуклый плавный изгиб, переходящий в стройные удлиненные икры. Несколько молодых парней, двигавшихся им навстречу, остановились. Это были шумные здоровяки, и по их виду и поведению Оуэн не мог заподозрить в них гомосексуалистов. Они явно желали его жену. Желали схватить ее и изнасиловать, воспользовавшись случаем, — на этом пустом берегу. И тут его как стукнуло: а ведь он не сумеет ее защитить, свое бесценное сокровище, свою невинную эксгибиционистку, свою — уже не деву моря. Он жалкий паж. Затянутое туманом небо смотрело на него тяжело и безжалостно. Волна отхлынула, и Филлис с детским простодушием наклонила голову, рассматривая ракушки и крабьи норы. За ней, его любимой и беззащитной, расстилался холодный океан, за океаном — далекая Португалия.

Последней Оуэну приснилась вечеринка в Миддл-Фоллс, но устроенная не в обычном доме, а в шикарных апартаментах на неизвестно каком этаже неизвестного небоскреба. Блеск и роскошь вечеринки были словно заимствованы из голливудских фильмов пятидесятых годов: мужчины в смокингах, дамы в тугих, как корсеты, жакетах, широких юбках и со строгими прическами. Сам он разговариваете двумя женщинами, одна сидит, вторая стоит с другой стороны. Обе одеты в разрисованный фарфор с твердыми краями, как панцирь у черепахи, и напоминают керамические фигурки, пришедшие из восемнадцатого столетия. На полотнах Копли, Гейнсборо или Энгра Оуэн всегда любовался тем, как спадают искусно выписанные складки шелка, как волнами сбегает мягкая ткань, как играет свет на выступающих ее частях. Одежда не вязалась с нарумяненными и невыразительными лицами людей. Керамическое одеяние на участниках вечеринки тоже притягивало взор, притягивало не меньше, чем мягкие жестикулирующие руки женщин, их оживленные лица и приглушенные голоса. Оуэн понимает, как скромно одет, и завидует богатым нарядам гостей. Потом он видит себя стоящим перед вделанным в стену платяным шкафом хозяина и в нем ряды дорогих штиблет и твидовых пиджаков. Но он ищет другое.

От поисков фарфорового костюма, который необходимо надеть, чтобы не выделяться среди гостей, его отвлекают испуганные восклицания из другого угла комнаты. Там упал замертво один из присутствующих, незнакомый ему старик. Вокруг головы покойника вдруг засветился нимб, составленный из уснувших собак.

Собравшиеся начинают бегать за оказавшейся в квартире лисицей. Ева, его младшая дочь, со слезами на глазах старается защитить бедное животное. Значит, все это происходит в его большом деревянном доме на Куропатковой улице в поселке Миддл-Фоллс, штат Коннектикут, сознает Оуэн. Значит, он и есть хозяин таинственной квартиры, весьма скромно одетый человек, не нашедший фарфорового костюма.

Он просыпается.

Джулии рядом нет. Вмятина, оставшаяся после нее в постели, холодит ему руку. С каждым днем он все острее ощущает абсурдность необходимости просыпаться по утрам, вставать с кровати, чтобы снова есть надоевшую овсянку и запивать кофе пригоршню лекарственных и витаминных таблеток, снова читать в газете об автомобильных авариях на дорогах, об очередном пожаре в жилом квартале Бостона, о разоблачении какого-то священника, надругавшегося над малолетней девочкой, об изощренных махинациях в солидных корпорациях и фондах, о смерти людей, которые заслуживают того, чтобы остаться неизвестными, об угрозе новой мировой войны. И у него постоянно чешется ладонь левой руки — это указывает на возможность сердечного припадка или на то, что неладно с позвоночником. Нестерпимо ноет средний палец на правой руке, еще сильнее болят суставы большого пальца. Это результат былого увлечения гольфом. Все эти годы он слишком крепко держал этими пальцами клюшку. Много лет он расспрашивал знатоков, что он делает неправильно, но те, почти не глядя, уверяли: хватка у него хорошая, но вот ноги он расставляет чересчур широко, плечи поворачивает недостаточно, замахивается слишком круто. Но сам-то Оуэн знает: у него просто старческий артрит, и эта боль будет сопровождать его до могилы. И Джулия останется с ним до могилы, будет ухаживать за ним, когда он сделается жалким, беспомощным, ни на что не способным инвалидом. Он чувствует к ней прилив нежности.