Рыба. История одной миграции - читать онлайн книгу. Автор: Петр Алешковский cтр.№ 47

— Тут до вас, Верочка, приходила женщина, убиралась неплохо, но я с ней не ужился. Представляете, какая-то чокнутая богомолка, давшая обет помогать увечным и немощным, но почему-то за деньги, замечу я вам, причем сумму оговорила, едва переступив порог. Глаза по сторонам стреляют, в косы вплетены ленточки с молитвами, что покойникам на лоб кладут. Убирается, под нос бормочет заупокойную. «Ты никак мать мою уже отпеваешь»? На колени бухнулась: «Прости, родимый, я на всякий случай». «Отставить, — говорю, — кто же по живому читает, дурья башка?» Взглянула на меня первый раз уважительно, на время замолчала. И вдруг подходит и так с вызовом: «У вас дом освящен»? Я, признаюсь, даже опешил. Какой тут освящен — мать из поколения атеистов, да и при чем тут это — ее позвали убираться, а не свои порядки наводить. Словом, навела в квартире чистоту, и я ее отправил с богом, терпеть не могу кликуш.

Он был прирожденный говорун, не умел себя сдерживать, эмоции били через край.

Допили кофе, Марк Григорьевич вдруг как-то стих, сказал почти шепотом: «Идемте, полчаса назад она спала».

Прошли в спальню. Бабушка лежала на спине: белое лицо, птичий носик, закрытые глаза, восковая рука поверх одеяла. Марк Григорьевич присел на табуретку, ласково погладил мать по голове.

— Мама, я привел к тебе Веру, знакомься.

В комнате стоял спертый воздух. Первым делом я раздвинула занавески, открыла окно. Прохладный сентябрьский ветер влетел в комнату, бабушка открыла глаза. Я подошла к ней, взяла ее руку, привычно принялась поглаживать пальцы — обычная рука тяжелобольной: холодная и анемичная, — я уже грела ее своими ладонями, разгоняла застоявшуюся кровь.

— Здравствуйте, бабушка, я — Вера.

— Вера-Вера. — Глаза растерянно заметались по сторонам, словно она изо всех сил старалась запомнить мое имя.

Книжные полки по стенам, рояль в соседней комнате, Марк Григорьевич, расчувствовавшийся, пустивший слезу, — от этой квартиры веяло теплом, и я, как собака, нашедшая хозяина, сразу поняла: здесь мое место.

— Виктор, она ее признала, даже назвала по имени, значит, возможно улучшение?

Витя тактично промолчал. Марк Григорьевич сразу осекся, перевел разговор в деловое русло: подтвердил условия проживания, договорились, что завтра откроем счет в соседнем банке, куда он станет переводить деньги.

— Ну что ж, завтра и переезжайте, можете к двум, мне с утра надо позаниматься. — И он почему-то густо покраснел.

На другой день я переехала. Марк Григорьевич вручил мне ключи и тут же убежал, ночевать пришел поздно, около полуночи. Мы с бабушкой читали, точнее, я читала ей вслух «Мертвые души». Когда я начала чтение, морщины на ее лице пришли в движение, серьезно и задумчиво глядела она на мои пальцы, перелистывающие страницы, я почувствовала — бабуля меня слышит, чтение явно доставляло ей удовольствие.

Настроение у нее в те первые дни было отличное — я перестелила ей белье, вымыла губкой, растерла тело махровым полотенцем. Бабушка пообедала протертой курицей с овощным пюре, выпила полстакана морковного сока и лежала на чистых простынях, сияя живыми глазами и слегка раздувая ноздри, как чистокровка, победившая на рысистых испытаниях.

— Она вас приняла, Верочка, вот те крест, приняла, — голосил на кухне Марк Григорьевич. — Прямо камень с души свалился, вы не представляете, как я ее люблю.

Мы пили чай, за окном шумела не желавшая засыпать улица, Марк Григорьевич снял пиджак, расстегнул рубашку на две пуговицы, пожаловался на тяготы жизни за рубежом: ко всему надо привыкать, все завоевывать заново. Я кивала головой, я его понимала, как никто, только он не понимал, что я его понимаю, это было даже смешно. В какой-то момент я прервала его длинную исповедальную речь, отлучилась на минутку взглянуть на бабушку — та, как послушная девочка, тихонько посапывала, руки лежали на груди, словно высеченные из камня. Когда я вернулась на кухню, Марк Григорьевич спал. В чашке дымился недопитый чай. Я разбудила его, отвела в комнату, он не извинялся, шел покорно, как бычок, плюхнулся на постель, пробормотал на прощанье:

— Спокойной ночи, Верочка.

Ночь выдалась действительно спокойной, и следующая, и следующая за ней. Пять дней, что Марк Григорьевич жил с нами, бабушка вела себя на «отлично», зато стоило ему уехать, начались фокусы. Бабушка страдала по покинувшем ее сыне, объявляла голодовку, не желала сбивать чудовищное давление. Начался период сживания. Только лаской, медленно и кропотливо я заслужила у нее настоящее доверие. А дальше — дальше началась наша совместная жизнь.

4

С семейством Бжания я теперь виделась нечасто. Витя устроил меня к Лисичанским и надолго исчез. Сама я звонить стеснялась, у них, как водится, полно было своих забот и, конечно, работа — Витя порой даже ночевал в отделении. Тем не менее на день рождения к нему меня позвали, и не без задней мысли — Люда посадила меня рядом с симпатичным застенчивым хирургом Наумом Яковлевичем — холостяком лет пятидесяти, мы с ним разговаривали весь вечер, но продолжения история не имела, ни я, ни он, похоже, не любили сватовства.

Впрочем, от одиночества я не страдала. Бабуля, пока мы притирались друг к другу, требовала постоянного внимания, и в этом смысле не отличалась, скажем, от Мустанга. Любое живое существо нуждается во внимании и доверии. Но для более тесного контакта необходимо прикосновение. Когда я беру руку больного в свою или кладу ее ему на грудь или на голову, со мной происходит странное изменение, как если близорукому в первый раз примерить очки; я начинаю думать сердцем, видеть больного таким, каким он мог бы быть, не вмешайся в дело судьба. Я не прячусь, не скрываюсь за словами, все происходит в полной тишине, вероятно, поэтому и больному открывается часть моей души, то немногое, что у меня, как и у каждого, присутствует от рождения, и не покрывается коростой и шрамами от постоянных схваток с совестью и разумом.

Я видела много врачей, но хорошими были лишь те, кто сумел внушить больному доверие. Одному это дается легко и как бы неосознанно, а другому в этом просто отказано. Обладающий даром внушения доктор умело противостоит костлявой. Только он, повинуясь заложенному от рождения чутью, находит те крепи, что еще удерживают человека в мире живых людей.

В бабуле Лисичанской жизнь держалась только за счет невероятной силы духа. Когда я взяла ее пальцы в свои руки, когда начала массаж, когда мое тепло передалось ей, ее ноздри расширились, она вдохнула воздух, прислушиваясь к моему запаху, и, поверив и почувствовав одновременно, что мне можно доверять, с радостью пошла навстречу.

Позднее властный характер взял свое, капризы последовали, как проверки, ей надо было знать, насколько можно мне верить в ее отчаянном положении, и только ласка и забота позволили мне взять над ней не то чтобы верх, но водительство, в котором она, без сомнения, нуждалась. Мне не приходилось скучать: массажист по утрам, дважды в неделю — терапевт, ответственный и внимательный, он слушал меня, осматривал бабулю и был готов к любой причуде, что могла выкинуть больная, мы с ним хорошо поладили. Глажка, готовка, поначалу я крутилась, но через две-три недели все вошло в некий ритм, изредка нарушаемый непредсказуемыми ЧП.