Вчера-позавчера - читать онлайн книгу. Автор: Шмуэль Агнон cтр.№ 76

Снова вошла Шифра и принесла ему, отцу своему, тарелку супа и ложку. Полагает рабби Файш, что любой предмет, без которого можно обойтись в данный момент, принадлежит к излишествам, от которых он старается держаться подальше, поэтому завел порядок в своем доме, чтобы не ставили перед ним никакого прибора, кроме необходимых ему, а клали только нож для хлеба и ложку для супа. Зачерпнул рабби Файш полную ложку и сказал что-то Шифре. Так как он говорил на венгерском, а венгерского языка Ицхак не знал, то не обратил внимания на сказанное. Если бы глаза слушались его, а не были бы прикованы к лицу Шифры, он заметил бы по кривой усмешке хозяина дома, что слова эти относятся к нему. А пока что сидел Ицхак и говорил сам себе: «Был бы я умнее, надел бы сюртук, привезенный мною из моего города. Висит он у меня в комнате на гвозде, и нет от него никому пользы, кроме как паукам, которые плетут на нем свою паутину».

Тем временем вышла Шифра, и закончил рабби Файш свою трапезу. Стряхнул крошки с бороды, и положил нож, и постучал кончиками пальцев по столу. Вошла Шифра и подала ему полотенце и воду для омовения рук после еды. Омыл он руки, и закрыл глаза, и пропел псалом «На реках вавилонских» на печальный нигун плача. Потом произнес благодарственные псалмы и благословение после еды на нигун молитв о прощении. Когда он закончил, пришла Шифра и убрала скатерть. Сказал ей что-то рабби Файш. Ицхак не понимал по-венгерски, но понял, что он — нежеланный гость здесь. Встал и вышел.

Раздался оглушительный лай собаки: гав, гав, гав. Встали дыбом волосы бороды Ицхака, которую он не сбрил из уважения к реб Моше-Амраму, и он пожалел, что Шифра видела его в таком безобразном виде. Гав, гав, гав, — залаяла собака снова. Вспомнил Ицхак пса, на шкуре которого написал «сумасшедшая собака». Оглянулся на дом рабби Файша и сказал: «На тебе и на твоей шкуре стоило бы написать — бешеная собака».

На улице увидел Ицхак реб Моше-Амрама с женой. Свернул он в другую сторону. Сказала Дыся мужу: «Посмотри, кто тут идет!» Снял Моше-Амрам новые очки с глаз и крикнул: «Ицхак, ты прячешься от нас?» Сказал Ицхак: «Слышал я, что вы собираетесь ехать, и не хотел вам мешать». Сказал реб Моше-Амрам: «Правильно ты слышал, едем мы на Мерон. Что я хотел сказать тебе?.. Много раз спрашивал я о тебе. Я был уверен, что ты сердишься на меня за мои слова. Нельзя поговорить с человеком, чтобы не задеть его. За пределами Эрец любой еврей — еврей. И если он соблюдает заповеди, считается кошерным евреем. И если он крайне осторожен, чтобы не нарушить заповеди, считается праведником. А здесь вся община, все — святые, и из-за особой святости, которая есть в них, каждый человек видит в другом недостаточную святость, потому что ведь святости, сколько бы ее ни было, всегда недостаточно. Как твоя работа? „Трудом рук своих сыт будешь“, — говорится в Писании, только читай дальше: „Жена твоя будет как виноградник плодоносящий“. А ты все еще одинок. Господь пошлет тебе суженую. Мы уезжаем отсюда. И не знаю, увижу ли я тебя еще. Пословица гласит: „Гора с горой не сходится, человек с человеком сходится“. Однако ноги мои, как две глыбы, и я похож на них. Когда увидел я тебя на корабле, не почувствовал к тебе интереса, а теперь, когда мне хорошо с тобой, я уезжаю отсюда. Где ты, Дыся? Здесь? А мне почудилось, что оставила ты меня и пошла себе. Новые очки эти… не желают они привыкнуть к моим глазам».

1

Балак обрел покой для тела, для души покоя не обрел. Сожалел о том, что ушло из-под его ног, и не ценил то, что пришло ему в руки. Весь мир целиком не стоил того места, из которого его изгнали. Пока что поселился он среди других народов, и погрузился в среду иноверцев, и осквернялся пищей идолопоклонников, и отупело его сердце, и не различал он между праздниками еврейскими и нееврейскими. Но вероотступником назло им он не стал и по-прежнему просыпался в разгар ночи и лаял, потому что в это время собаки всегда лают.

Называют грешников народа Израиля собаками. Но грешники народа Израиля иногда раскаиваются, а иногда не раскаиваются. И если даже они раскаиваются, то раскаиваются не сами по себе, а из страха перед трубным звуком шофара Судного дня, потому что когда они слышат эти звуки, то дрожат, объятые ужасом и страхом. А вот Балак раскаялся сам по себе, и мало того, уже в месяц тамуз, когда шофары еще спят, стал подумывать о возвращении домой. Начал он гнушаться благами иноверцев и опротивела ему жизнь среди них. Месяц этот… Тамуз, когда ангелы смерти управляют солнцем, и от агрессивности солнца возрастает в этом месяце число грехов, а искры чистоты отступают перед грубой силой; месяц этот… знак которого — рак, порождающий ужасную жару, так что все раковые больные не поправляются никогда, а только умирают в этом месяце, — он не умертвил душу Балака, но, наоборот, Балак набрался в этом месяце мужества и бросил вызов раку на небесах. Что сказал Балак? Сказал: «Рак, рак! Есть у тебя множество ног, но ты пятишься назад, а у меня только четыре ноги, но вся суть моя — идти вперед».

Тем не менее все еще продолжал Балак валяться на брюхе и есть и пить больше, чем следовало, но готов был отбросить все свои привилегии. А когда смотрел на свое брюхо, раздувшееся от излишней пищи и тянущее его вниз, тявкал и говорил: «Брюхо мое, брюхо мое! Тебе хорошо, а мне плохо. Ты все наполняешься, а мои мысли разлетаются, и душа пустеет». Загудело его брюхо, как военный барабан, будто все армии султана пошли на него войной. Зажал Балак свой хвост между ног и пролаял про себя: «Разве не лучше было бы, чтобы мое брюхо, которое набивается кушаньями идолопоклонников, наслаждалось бы еврейской едой?»

От обилия излишних размышлений он устал и задремал. Явился хозяин снов и показал ему во сне то, о чем он грезил наяву. И, проснувшись, он не мог понять, где тут истина, а где сон. А так как он устал от обилия пищи и от долгого сна, лень ему было заставить себя во всем этом разбираться. Короче, наяву, как и во сне, а во сне, как и наяву, чувствовал он себя среди евреев, как дома. Тут он отхватит кусок кугла, а тут бросают ему полную горсть чолнта. Сверх этого — трефное и падаль, то, что разрешено ему Торой, как сказано: «Собаке пусть бросят… и т. д.», — ведь еще не умножилось число евреев, преступающих закон и поедающих падаль и трефное, и грабящих собаку и съедающих то, что по праву принадлежит ей.

Больше всего любил Балак куриц, которых называют «капарот» [69] , потому что евреи искупают ими свои грехи, а их внутренности выбрасывают на крыши или во дворы. Да и в другие дни не испытывал Балак ни в чем недостатка. Порой набивал он себе брюхо тестом, которым приклеивают листки с призывами против «школес», а порой наполняет свое брюхо тестом со всяких иных объявлений, тесто это он соскребает и поедает. Как те собаки, которым уподобили наши мудрецы (да будет память их благословенна) грех в словах «У входа грех твой лежит». Есть собаки, умеющие добыть себе пропитание хитростью. Как именно? Идет собака, и усаживается напротив пекарни, и притворяется спящей; сторож тогда не боится ее и засыпает, ведь он уверен в собаке, а собака встает и сбрасывает хлеб на землю; когда сторож просыпается и собирает буханки, собака уже наелась и ушла.