Потом обнял его и на ухо произнес только одно короткое
слово, два слога, которые он знал лучше любых других. Нацепил на него куртку и
потащил к выходу.
Всю дорогу в такси он сидел, катая голову по спинке кресла и
тихо мыча. Только однажды внятно про изнес:
– Она ее скинула с моста…
И я ровным голосом возразил:
– Не сочиняй заранее всех бед…
Когда остановились у дома на Вальдштейнской, Петька
выпрыгнул из машины и как безумный метнулся к воротам. Но вдруг остановился,
обессиленно привалился к ним и сказал:
– Иди ты… Я боюсь.
Лицо у него было такое же мосластое и предсмертное, как у
«чернехо беранка» над воротами.
Я нажал на ручку, и мы оба ринулись в калитку, отпихивая и
обгоняя друг друга, срывая куртки на ходу, – один бог знает, сколько
судорожных и ненужных движений совершает человек в минуты аффекта! Пересекли
двор и, добежав до двери, оба навалились на нее, чуть не рухнув в прихожую…
Я этой картины не забуду. В похоронно поскрипывающей тишине
мерно покачивался в кресле кошмарный Тяни-Толкай о двух головах, одна из
которых, как и положено, сидела на плечах, а вторая, раскинув багряные власы,
лежала у Лизы на коленях, безмятежно глядя на нас с тихой улыбкой. А
расколоченное, искореженное, распотрошенное тело уникальной куклы валялось на
полу вместе с молотком, пилой, и еще какими-то Петькиными инструментами.
Я раскинул руки и уперся в косяки двери, преградив моему
несчастному другу путь в комнату.
И не отрываясь смотрел на Лизу – на совсем незнакомую мне
женщину…
У нее было лицо человека, исполнившего тяжкий долг:
бесповоротное лицо вынужденного убить… Лицо палача в тот первый после казни
миг, когда, объятый пламенеющей своей рубахой, он молча опускает руки с топором
под еще не погасшей дугой сверкнувшего лезвия.
За моей спиной – вернее, о мою раскаленную спину – бился
Петька, пытаясь прорваться в комнату. И от страшного высоковольтного напряжения
между этими двумя у меня даже в голове звенело.
Глубоким хрипловатым голосом Лиза произнесла:
– Пропусти его… – тоном, каким велят пустить
родственников к телу казненного; и убейте меня, если в ее голосе не
звучало сострадание…
Для них обоих механическая кукла всегдабыла живой, и я даже
боялся заглядывать в эту бездну…
– Пропусти его!
Я убрал руку, и Петька, издав лебединый крик, со страшным
лицом ринулся мимо меня к Лизе.
Я подсек его и повалил на пол. Профессиональный навык: все ж
не зря на заре эмиграции полгода пришлось поработать медбратом в буйном
отделении.
Я удачно подсек его и повалил, и навалился сверху, да еще
руку заломил на всякий случай. И по лужице крови, растекшейся под его щекой,
понял, что перестарался: бедный мой Петька довольно крепко приложился об пол.
Он молча лежал подо мной, длинными судорожными всхлипами втягивая воздух.
А Лиза спокойно проговорила:
– Оставь его, Боря. Ничего он мне не сделает. Все плохое
кончилось навсегда…
Нет, я пока не был уверен, что все плохое кончилось – по
хриплому стонущему дыханию подо мной, – и не решался слезть с Петькиной
фрачной спины. По себе судил: я-то на его месте прибил бы ее непременно. Так
что одной рукой я продолжал держать в тисках его заломленную руку, а другой
успокаивающе по гла живал по загривку.
– Подними его, – продолжала она. – Я хочу,
чтобы новость он услышал стоя. А Корчмаря больше прятать не надо, пусть среди
нас сидит, он заслужил.
И вдруг, подняв голос до незнакомой мне торжествующе
звенящей высоты, внятно, как герольд, она произнесла совершенно непонятную мне
фразу:
– Ты слышал, Мартын? Он – уже! – сослужил!
И разом настала тишина: как сценическая, тщательно
отрепетированная пауза. Я даже не сразу понял – почему: оборвалось Петькино
сиплое дыхание.
Я рванул его за плечо, перевернул на спину и увидел
закатившиеся глаза и жутко разбитый нос.
– Лиза! – рявкнул я, срывая с него дурацкую
бабочку и расстегивая рубашку. – Брось эту чертову голову, ты что, Саломея?
Тащи лед из морозилки! И, пожалуйста, не пугайся: это банальный обморок…
Теперь, не угодно ли, смена картин: рыдающая Лиза, скулящий
нервный пес на костыле, вконец ошалевший от всех потрясений и драм этого дома,
и – расквашенный бесчувственный Кукольник.
В довершение всего в тот момент, когда я наконец вытащил
Петьку из на редкость глубокого, сильно меня напугавшего обморока, с
кресла-качалки упала на пол забытая голова Эллис; подкатилась к хозяину и
меланхолично закачалась у самого его лица, прощально вращая глазами – теми
самыми, цвета горного меда драгоценными глазами (черемуха, жимолость и клевер,
богородская трава и шалфей), которые с великим тщанием выдул для нее последний
глазодуй Чехии Марек Долежал…
* * *
…Ну довольно, пора закругляться. Надоело отдавать
сомнительному занятию редкие спокойные вечера. Тем более что вряд ли я стану
демонстрировать свои писания кому бы то ни было даже и много лет спустя.
Этот дурак не разговаривал со мной целый месяц. Он вбил себе
в голову (идиот! гóвна! – как сказала бы незабвенная бабуся), что
мы с Лизой были в сговоре! И после нескольких незадачливых звонков в Прагу,
когда я пытался что-то объяснить, а он, давясь рыком, швырял трубку, я решил
дать ему время прочухаться.
Меня беспокоила поздняя беременность Лизы, со шлейфом этого
семейного «синдрома». Признаться, я был против нового рискованного эксперимента
и все порывался звонить – наорать, погнать на генетический анализ, пока не
поздно… Хотя… что-то удерживало меня от всех этих выяснений: сроки, анализы… что-то
меня удерживало – совсем не по-врачебному – от того, чтоб вламываться в эту
область их жизни.
А Лиза, с которой раза два удалось мне переговорить, была на
удивление спокойна, насмешливо-деловита и на мои осторожные попытки что-то
сказать повторяла: «Все будет хорошо, Боря, увидишь, – все теперь будет
отлично!»
Странная уверенность! Вот уж действительно: связала судьба с
двумя безумцами…
От Лизы же я узнал, что Петька на паях с Прохазками и еще с
каким-то Кукольным акционерным обществом затеяли грандиозный проект: купили
старую баржу на Влтаве и теперь переоборудуют ее в плавучий театр:
экспериментальный синтетический – люди-куклы… Еще не все утрясено с бумагами,
еще предстоит беготня и нервотрепка с добыванием разрешения от магистрата на
швартовку баржи у одного из мостов, но уже объявлен кастинг актеров, и много
талантливых ребят прямо-таки ломятся: целый курс выпускников Академии – ну, ты
же знаешь, у Мартына все-таки репутация. А планов и идей у него столько, что
башка раскалывается. И главное, Мартын обещал, что и ей будет работа в проекте:
например, заниматься с ребятами хореографией – после родов, само собой, когда
брюхо спадет. Боря, понимаешь, повторяла она, ведь это же моя, в конце-то
концов, профессия, правда?..