В сердце роза - читать онлайн книгу. Автор: Алекс Гарридо cтр.№ 38

— В давние времена один купец увидел на базаре девушку. Ее продавали за очень низкую цену, притом что она была красива до крайности. Но из-за цены все думали, что в ней есть тайный изъян, и не брали ее. А купец, когда увидел ее, лишился сердца, и подошел, и заплатил сколько просили, и увел ее, не осведомившись, отчего так мала за нее плата.

И когда привел ее домой, возлег с нею и весьма обрадовался, найдя, что она — жемчужина несверленая. А после стал расспрашивать ее и говорить с ней, но не услышал в ответ ни единого слова. И он удивился и огорчился от этого, потому что был ласков с девушкой и окружил ее заботливыми служанками. И не прекращал навещать ее каждый день и одаривал ее подарками. Но ни слова от нее не услышал за все время.

И поручил служанкам следить за девушкой и, если заметят необычное и странное, немедленно доложить купцу. И вот ночью служанки прибежали и сказали, что девушка сидит на постели и плачет. Купец поднялся, взял одежду и побежал к девушке.

Она сидела на постели и открывала рот, как бы для того, чтобы говорить, но ни звука не вылетало из ее уст. И по щекам катились слезы.

— Так ты немая! — обрадовался купец. — А я боялся, что противен тебе. Отчего же ты раньше не дала мне этого понять? Может быть, можно помочь твоей беде? Есть у нас искусные врачи, и если их искусство может помочь тебе, считай, ты исцелена.

Но девушка заплакала еще горше, и била себя в грудь, и тряслась от плача, но ни единого звука из ее уст не услышал купец.

— А может быть, ты околдована? — спросил купец, и девушка знаками дала понять, что так и есть.

— Есть ли средство помочь тебе? — спросил купец, и получил тот же ответ.

И тогда купец пошел на базар и нанял людей, чтобы кричали весь день, что такой-то, сын такого-то, заплатит сколько запросят тому, кто откроет, как исцелить его невольницу и избавить ее от чар.

И многие приходили и говорили разное, но девушка все отрицала, и купец прогонял их.

И пришел один человек и сказал:

— Радуйся, слава купцов, есть исцеление и помощь от чар. Знай, что твоя невольница — дочь заморского царя, которую полюбил чернокнижник из самых вредоносных, ипосватался к ней, но отец девушки отказал ему и пренебрег его угрозами. Тогда чернокнижник вызвал ночных духов, чтобы те похитили ее, и они похитили девушку и перенесли на далекий остров. А на том острове есть озеро, и в озере живут маленькие блестящие рыбки. И чернокнижник вынул из девушки голос и вложил в рыбку, и отпустил рыбку в озеро. Кто найдет остров, а на острове озеро, а в озере рыбку, тот пусть приготовит ее и даст девушке поесть. И голос к ней вернется. Но если ошибешься, поймаешь рыбку с чужим голосом, она станет для девушки как отрава и убьет ее.

А теперь, мой повелитель, позволь мне остановиться на этом, потому что приблизилось к нам утро, и при дневном свете не будет средства вывести отсюда твоего гостя тайно, и здесь его не укрыть от чужих глаз.

Акамие и ан-Реддиль еще какое-то время сидели тихо и неподвижно, как ожидающие продолжения, и не сразу очнулись.

Тогда Акамие попрощался с гостем ласково, спросил, не придет ли еще ан-Реддиль навестить царя в его заточении, и ан-Реддиль ответил: «Если позволишь — непременно». И царь поручил евнуху проводить ан-Реддиля незаметно из его покоев и из дворца, пока не рассвело.

Когда же Хойре вернулся, Акамие спросил:

— Что за история? Никогда такой не слышал. И чем же кончается она? Найдет ли купец остров? Поймает ли рыбку?

— Ах, господин, не спрашивай меня. Знать не знаю в этой истории ни словом больше, чем рассказал тебе.

— Как это? — удивился Акамие. — Взялся рассказывать историю, которой не знаешь до конца?

— Нет у нее конца и не было никогда. А взялся я ее рассказывать, чтобы удержать здесь твоего гостя, чтобы пришел еще: видел ли ты, господин, как горели его глаза, пока я рассказывал?

— Нет, Хойре, я так заслушался, что не видел вокруг ничего.

— Вот и он так. Для того я и затеял…

— Вот придет он в другой раз, и что ты скажешь? Как продолжишь?

— Пока не знаю, господин. Придется признаться ему…

И Акамие рассмеялся и отпустил его спать.

И вельможа сквозь дрему, не разнимая ресниц:

— Евнух, который мне обо всем доносит, говорит, не в чем уличить этих.

И царица, лениво ласкаясь, сквозь сытую, сонную, блаженную, усталую улыбку:

— А что же нам делать? Ай-яй, что же делать? А я знаю, сладкий мой, сладкий, Хатнам Дерие знает, что теперь делать, слушай…

И, обхватив руками его голову, прижав между грудей, говорит быстрее:

— А нужно сделать вот что: пусть евнухи соберутся возле его покоев в час, когда ан-Реддиль будет там, и пусть все разом кричат: горе нам! горе Хайру! царь позволил надругаться над собой! — и пусть ворвутся и схватят их, и совлекут с них одежду. И пусть их держат крепко и выведут из внутренних покоев, чтобы все их видели. Большего и не понадобится.

— И ашананшеди? — отстранившись, он.

— Что — ашананшеди? — прильнув к нему снова, она. — Что тебе, сладкий, до ашананшеди?

— Ашананшеди позволят это сделать?

— Разве не было ашананшеди-отступников? — воркуя.

— Говорят, были у Эртхааны…

— Да, у моего Эртхааны они были. И с ними он добился бы царства, если бы не сын рабыни… Они ему были молочные братья, и я им — как мать. Так надо устроить, чтобы они охраняли сына рабыни в ту ночь, когда мы это сделаем.

— И ты можешь это устроить, женщина? Отчего же тогда жив сын рабыни до сих пор? — недоверчиво, чуть усмехаясь, потискивая гладкое плечо.

— Если бы его убили в черед моих лазутчиков, им не жить, свои же расправятся с ними, а мне они нужны еще надолго. А тут выйдет так, что не в чем их заподозрить: может, и в самом деле было то, что было, и ашананшеди подтвердят это своим, как евнухи — всем прочим. Понимаешь, мой сладкий?

— Много же ты знаешь такого, что скрываешь от меня, — отстранился, неласково щурясь.

— Зачем тебе знать все сразу? Успеешь забыть. Твоя жизнь беспокойна и полна тревог. До того ли тебе? А женская память — долгая. В тишине и покое думы глубоко корни пускают.

Ханнар, насмотревшаяся на смерть больше, чем могла перенести, шатаясь, вошла в купальню. Она знала, что одежда ее, пропитанная смертным потом, и кровавыми испражнениями, и резко пахнущей рвотой, для нее неопасна, но торопилась снять ее и смыть с тела въевшуюся смертную грязь. Ханнар день напролет, и два, и три порой не замечала ее, но потом наставал миг, когда все тело содрогалось от отвращения и ее выворачивало прямо на пол между уложенными в тесные ряды тюфяками больных. Тогда ее рвота смешивалась с их рвотой, и Ханнар подолгу застывала и смотрела на лужи нечистот, не в силах осознать свое родство с умирающими и не в силах отстранить это осознание, накатывавшее подобно приступам тошноты. Стряхнув оцепенение — чаще всего просто оттого, что кто-нибудь из врачей окликал ее — и управившись со срочной работой, Ханнар шла ненадолго в купальню. Ей приносили туда в кувшинах горячей воды, которую постоянно грели для больных, и она сначала обливалась ею, потом скоро и жестоко терла и скребла тело грубой тканью, еще раз обливалась горячей водой и наконец ныряла в бассейн.