– Да, твой чудесный порошок… Чудесный краденый порошок, который не хочет давать крылья вору.
Ткань треснула. Этне осеклась.
– В этих горах, – спокойно сказал Дарт, – очень далеко отсюда, есть крепость одного некроманта. Я был там… два года. Я не думал, что когда-нибудь сумею вырваться. Я много там вынес… много. А это… это… знаешь, я это заслужил. К тому же мне всегда так хотелось летать.
Он перевернул лютню, подставил руку. Золотисто-зелёная крупа беззвучно посыпалась ему в ладонь.
Зверь встал. И закричал.
Горы снова ожили.
Этне закрыла глаза.
– Пора, – прошептала она. – Слышишь, пора. Давай…
– Вот только сила, – проговорил Дарт, перебирая пальцами теплый порошок. – Силы в нём нет. Придать бы силы…
– Дарт, ты меня слышишь? – перебила Этне, хватая его за плечо. – Он… он не хочет больше ждать. Он что-то почувствовал. Не заставляй меня прыгать вниз. Я… я не смогу… Ну хоть столкни меня, ради Бога!
– Этне, дай мне письмо.
– Ты слышишь меня?! – закричала она. – Зверь идёт сюда! Не отдавай меня ему! Ты — моя погибель! Не он!
– Этне, дай письмо, – повторил Дарт. Она осеклась, потом кинулась к своей куртке. Зверь снова взревел и бросился на расщелину всем телом. С потолка посыпалась земля. Этне выхватила из-за подкладки распечатанное письмо.
– На! – яростно крикнула она, швыряя пергамент Дарту в лицо. – Только скорее!
Дарт встал, подошёл к обрыву. Перевернул лютню, вытряхнул весь порошок без остатка. Золотисто-зелёные крупинки зависли в воздухе легким облачком и стали тихо оседать вниз, в клубящуюся туманом бездну.
Дарт бросил вперёд письмо, в котором была сила, в котором было много силы. Клочок пергамента завис посреди пустоты, покачиваясь на золотистых волнах, и Дарт с Этне увидели, как порошок меняет цвет, как светлеет, понемногу наполняясь ослепительным белым сиянием.
Этне вцепилась в плечо Дарта, повисла на нём, ткнулась лицом, словно не желая видеть. А Дарт смотрел. Он думал о некроманте, который едва не убил его, о двух годах нескончаемого кошмара, о болотистой чащобе, сквозь которую продирался к свободе, о девушке из этой чащобы, странной девушке, за которой шло что-то, что она называла Зверем. И благодарил небеса за всё это.
Позади них падали камни, стремительно увеличивалась щель. Зверь кричал. От страха. А перед ними висело, разрастаясь, белое сияние, наполненное силой.
– Но ведь всё это тщетно… тщетно, – чуть слышно сказала Этне. – От судьбы ведь не убежишь…
Дарт снова посмотрел на облако. Поискал в нём клочок пергамента. Не нашёл.
– Я знаю, – сказал он. – Мы от неё улетим.
Смола
Ах, знаю, знаю я, кого
Повесить надо на сосне,
Чтоб горца, друга моего,
Вернуть горам, лесам и мне.
Р.Бернс
Надрывный, почти яростный окрик будто плетью хлестнул по ушам.
– Хельга! Ты ещё здесь?!
– Что… – он стала оборачиваться, хотя сердце уже рванулось к горлу, почуяв, угадав.
– Едут! Там!..
Она едва успела уловить, куда махнула рука в тёмном рукаве, и уже летела туда, отшвырнув кувшин – гулкий плеск за спиной, стук глиняного дна о край колодца… Хельга стрелой промчалась через двор, сквозь ворота, подхватила подол на бегу, отчаянно вертя головой. Женщины со всего селения бежали к восточной окраине, спотыкаясь, распихивая друг друга локтями, ахая и вскрикивая с отчаянной, спирающей дыханье надеждой. Хельга рванулась вперёд, задрав юбку до самых колен, меся ногами вязкую землю. Один башмак слетел, но она даже не приостановилась – и достигла места одной из первых, хоть и поздно спохватилась. Рухнула животом на низкий плетень, впилась глазами в кайму леса, от которой мучительно медленно двигались с десяток человек.
Хотя это они с расстояния люди в большинстве – вблизи-то всё не так. Вблизи только двое или трое из них… и пусть там будет мой Кристиан, боги, пусть, пусть, пожалуйста!
Рябая мельничиха Эмма тяжело дышала рядом, повиснув на плетне всем телом. Хельга слышала, как она рыдает – тихо, задушенно. Она всегда прибегает первой, даром что толстая, как вол. Столько лет уже ждёт своего Георга… Пятнадцать? Или двадцать? Хельга не помнила, как его забрали, и помнить не хотела. И думать, что будет мчаться на восточную окраину вот так, задыхаясь на бегу и думая: только бы! только бы!! – ещё двадцать лет… тоже не хотела.
Колонна приближалась медленно: тройка пеших брела шатко, всадники позади не подгоняли, будто желая ещё больше помучить женщин, столпившихся на границе селения. Будь их воля, они бы кинулись навстречу, чужаковским коням под копыта – да нельзя… Запрещено, бог весть почему: надо стоять за плетнём и дрожать, пока они не приблизятся достаточно, чтоб можно было разглядеть фигуры пеших мужчин, узнать знакомые черты… по походке уже не узнать никак – она всегда у них меняется. И если бы только она…
Ингрид стояла у другого конца ограды. Хельга чувствовала её взгляд, хоть он и не был обращён на неё – просто смотрели они в одну сторону. И думали об одном и том же. И были родными в этом. Сейчас.
– Там есть мой Морриг? – слабо вскрикивала подслеповатая Эрика, местная швея, хватая соседок за холодные руки. – Есть? Вы видите? Скажите! Есть?
Моррига не было. И Кристиана тоже. Хельга поняла это и мгновенно словно гору с плеч уронила. Выпрямилась. И спокойно следила, как колонна подходит всё ближе и ближе. Хоггард-кузнец, Ульрих-кожемяка и сапожник Ларт – все трое уже почти старики. И пять чёрных силуэтов над ними – силуэтов, на которые никто не смотрел.
Мужчины подошли к плетню вплотную, ступили в распахнутые настежь ворота – сдвоенный женский крик, рыдания, истерический смех, некрасивые звуки смачных поцелуев. И молчание. Двух десятков женщин – и седого Хоггарда, одиноко стоявшего в стороне от собратьев по возвращению и в растерянности оглядывавшего толпу.
Женщины потоптались ещё немного, потом стали расходиться. Хельга подошла к Хоггарду. Тот поднял на неё выцветшие глаза в почерневших впадинах. Хрипло спросил:
– Давно?
– Года два уже, – ответила Хельга и, помолчав, добавила: – До самого последнего дня ходила. Мы думали, она и помрёт тут, у плетня…
Кузнец молча кивнул. Замешкался, будто забыл, в какой стороне находится родной дом – да и мудрено ли, за восемь лет… Потом побрёл в глубь селения. Хельга смотрела ему вслед и думала: «А я дождусь тебя? Дождусь? Или ты вот так же немощным слепцом один побредёшь по дороге к дому, из которого тебя забрали три года назад… забрали у меня…»
Она почувствовала на себе взгляд и подняла голову.
Четверо чёрных всадников ехали прочь, к лесу.
А один остался.