Он задумался.
— Я уже объяснял тебе. Это вопрос силы и слабости. Хищника и
жертвы. Если мы сможем одолеть ее — а я в этом не сомневаюсь, — значит, она
жертва. Конец истории.
Я содрогнулась. Какое пугающее, жесткое и суровое восприятие
мира! Наконец Дмитрий отпустил мою руку, и волна облегчения затопила меня.
Я поднялась на дрожащих ногах и опустилась на кушетку. Он
сел рядом со мной.
— Почему Инна напала на меня? Почему она защищала Натана?
— Она любит его, — ответил Дмитрий, не скрывая своего
отвращения.
— Как?..
— Отчасти потому, что он обещал пробудить ее, когда она
прослужит тут какое-то время. Это говорят почти всей прислуге.
Я вспомнила, Сидни рассказывала, почему алхимики против,
чтобы люди узнали о вампирах, — как раз потому, что они могут захотеть, чтобы
их тоже обратили. Говорят?
— В большинстве своем они недостойны этого. И очень часто
кто-нибудь, проголодавшись, просто съедает очередного человека.
Меня затошнило — и не от близости Дмитрия.
— Как гадко.
— Ничего подобного.
Я не думала, что он снова начнет трясти меня, но его глаза угрожающе
замерцали. Монстр притаился совсем рядом.
— Время уходит. Я был очень снисходителен, Роза.
Снисходительнее, чем к кому-либо другому.
— Почему? Почему ты поступаешь так?
Я хотела — нет, мне требовалось — услышать: потому, что он
любит меня и ради этой любви никогда не сможет заставить делать то, чего я не
хочу. Мне нужно было услышать это, чтобы перечеркнуть воспоминания о том
ужасающем, яростном создании, которое я видела несколько минут назад.
— Потому что я понимаю ход твоих мыслей. И понимаю, что,
пробужденная добровольно, ты станешь гораздо более значимым союзником. Ты
независимая и умная — вот что делает тебя такой ценной.
— Ценный союзник, — прошептала я.
Не женщина, которую он любит.
Он подвинулся и теперь нависал надо мной.
— Разве я не говорил, что всегда буду за тебя? И вот я
здесь. Я буду защищать тебя. Мы будем вместе. Нам предначертано быть вместе, и
ты знаешь это.
В его голосе настойчивость брала верх над привязанностью.
Он подтянул меня к себе и поцеловал в губы. Привычный жар
охватил тело, но другие мысли продолжали одолевать сознание. Я всегда думала,
что нам предначертано быть вместе. И он когда-то говорил, что всегда будет за
меня. Я и сама хотела этого — только по-другому, чтобы мы были на равных, чтобы
прикрывали друг другу спины. Сейчас все было иначе. Я оказалась беззащитна.
Слаба. Никогда, никогда в своей жизни я не была в таком состоянии. Даже
сражаясь с превосходящим по силе противником, я вполне пристойно могла
противостоять ему. Но не сегодня. Я была в ужасе. Я была слаба и ни на что не
способна. Могла разве что сидеть здесь с жалким видом и ждать, пока кто-то
спасет меня. Я допустила даже, что человек смог побороть меня в схватке!
Дмитрий уверял, что все разрешится, когда я стану стригоем.
На протяжении последней недели он повторял это снова и снова, и, хотя в душе я
не соглашалась с ним, прежнего отвращения идея уже не вызывала. Наоборот, она
все чаще мелькала в сознании — как туманный, далекий способ быть вместе с ним.
А я хотела быть с ним, в особенности в такие моменты, как сейчас, когда он
целовал меня и желание потрескивало в окружающем нас воздухе.
Только на сей раз желание не было таким всепоглощающим, как
обычно. Оно присутствовало, да, но я не могла отделаться от воспоминания о том,
каким Дмитрий был совсем недавно. С пугающей ясностью до меня дошло, что я
влюблена в стригоя. Дикость!
Тяжело дыша, Дмитрий прервал поцелуй и пристально посмотрел
на меня. Несмотря на характерное для стригоев невозмутимое выражение лица, я
чувствовала, он хочет меня. Это сбивало с толку. Передо мной был Дмитрий и не
Дмитрий. Наклонившись, он поцеловал меня в щеку, потом в подбородок, потом в
шею. Шире открыл рот, и я почувствовала прикосновение его клыков...
— Нет!
Он замер.
— Что ты сказала?
Сердце заколотилось, я приготовилась столкнуться с новой
волной ярости.
— Ммм... Нет. Не сегодня.
Он отодвинулся и посмотрел на меня потрясенно и сердито.
Поскольку он молчал, сбивчиво заговорила я.
— Я нехорошо себя чувствую... У меня все болит. Я боюсь потери
крови, хоть и хочу... — Дмитрий всегда умел определить, лгу я или нет, но
следовало попытаться. Я, как могла, придала лицу страстное, но одновременно
невинное выражение. — Я хочу... почувствовать укус... но лучше сначала
отдохнуть, набраться сил...
— Позволь мне пробудить тебя, и ты снова станешь сильной.
— Знаю, — с оттенком пылкости в голосе сказала я. И
отвернулась, надеясь, что это усилит видимость смущения. — И я начинаю
думать...
Он резко втянул воздух.
— Начинаешь думать о чем?
Я снова повернулась к нему, рассчитывая убедить его, что
всерьез обдумываю возможность обращения.
— Я начинаю думать, что никогда больше не хочу быть слабой.
Он поверил мне — я видела это по его лицу. Надо отметить,
мои последние слова ложью не были. Я действительно не хотела быть слабой.
— Пожалуйста. Я просто хочу отдохнуть. И еще немного
подумать об этом.
Истина состояла в том, что я лгала не только ему — я лгала
себе. Если серьезно, я жаждала этого укуса. Очень сильно. Мое тело настойчиво
требовало еще эндорфинов. Они были нужнее, чем еда и воздух. И все же, проведя
без них всего день, я обрела определенную, хоть и неполную ясность сознания. Ту
мою половину разума, которая жаждала лишь радости бездумного экстаза,
возрастающая ясность разума не волновала, однако в глубине души я понимала, что
необходимо продвинуться в этом направлении, даже если придется лишиться того,
чего мне так страстно хотелось.
Немного поразмыслив, Дмитрий кивнул и встал. Он воспринял
мои слова так, как если бы я достигла критической точки в своих рассуждениях.
— Отдохни, — сказал он. — Поговорим позже. Но, Роза... у нас
всего два дня.
— Два дня?
— Таков предельный срок Галины. Потом мне придется принять
решение за тебя.
— Ты пробудишь меня?
Похоже, вопрос о смерти больше не стоял.
— Да. И для всех нас будет лучше, если мы не станем
дотягивать до этого момента. — Словно внезапно вспомнив что-то, он сунул руку в
карман. — Ох! Это тебе.
Он протянул мне браслет, инкрустированный опалами и мелкими
бриллиантами, с таким видом, словно это мелкий пустячок. Браслет был
потрясающий, каждый опал сверкал тысячью цветов.