Пир в одиночку - читать онлайн книгу. Автор: Руслан Киреев cтр.№ 115

А вот такая! Отлично помнил, как двадцать пять лет назад пожаловал в загс, свидетель, именно с мимозой, невеста ахнула, и в глазах ее вспыхнули отраженно золотые пушистые шарики.

К-ова с ней познакомила жена: с детства дружили, со школьного драматического кружка, где Риту считали самой талантливой и прочили артистическое будущее. Она, однако, пошла в полиграфический и в течение многих лет репродуцировала картины, заодно таская друзей по выставкам. Еще ей прочили ранний и счастливый брак, но, к удивлению знакомых, замуж поздно вышла, сравнительно поздно, и не за принца заморского, а за скромного связиста, тощего, длинного (фитилем называл себя) паренька, года на два или три моложе ее.

Свадьбу в коммуналке играли, в комнате мужа, где он ютился с матерью и куда самоуправно привел молодую (а впрочем, не такую уж и молодую) жену из подмосковного поселка. Это – что немолодая и что из глухомани, не москвичка – свекровь сыну простить не могла, пилила до самой смерти, ибо до самой смерти жили вместе. Сперва в комнате, перегородив ее ширмой, потом в двухкомнатной квартире – К-ов еще притащил на новоселье стилизованный под испанскую старину фонарь, который тут же повесили в прихожей, зажгли и с криком «Ура!» выпили под ним шампанского.

Алексей устанавливал в квартирах телефоны, там ему, естественно, наливали, так что домой возвращался тепленький, а кто виноват? Виновата жена. «От хорошей жены, – твердила свекровь, – мужик не запивает». Риточка, умница, в перебранку не вступала, во всяком случае, при посторонних, – отмалчивалась да отшучивалась. Эта ее расположенность к незамысловатым, незлым шуткам сохранилась и поныне, а вот беллетрист К-ов тяжелел с возрастом, мрачнел, и, соответственно, тяжелели, мрачнели его писания.

Чувство вины испытывал перед Ритой – вины за что? У него своя жизнь, у нее – своя, на которую он, конечно, благословил ее в качестве свидетеля и даже оставил в загсовых бумагах торжественную закорючку, но то было благословение сугубо формальное. «Свидетель нашей жизни, – молвила с улыбкой Рита, приглашая на серебряный юбилей. – Мимозу принес, помнишь?»

Тогда-то и отправился по рынкам, но среди изобилия цветов, среди буйства их и роскоши мимозы не было, какая, удивлялись, мимоза, в декабре-то, вот астры, вот гвоздики… А еще – груши, купи, кричали ему, груши, купи виноград, арбуз купи – смотри, красавец какой, еще тепленький, не остыл…

К-ов остановился. «Почему тепленький? Испек, что ли?» Коричневое азиатское лицо заиграло морщинками. «Не я испек… Солнышко. Тронь, тронь, не бойся!» И в мыслях не было приобретать арбуз, однако ж дотронулся и, завороженный хитрым мусульманином, ощутил под полосатой кожурой ровное живое тепло. Точно и впрямь заточили внутрь солнце, белый радостный огонь, а на улице – хмарь, хлябь на улице и хмурые лица. С четырех утра, знал он, томилась в очереди юбиляр Рита, чтобы по специальным, к круглой супружеской дате, талонам получить водку, десять бутылок – полных, в обмен, разумеется, на порожние… «И сколько же стоит сие чудо?» – спросил свидетель жизни. «Сто пятьдесят, – бросил азиат. – Но отдам за сорок».

Засмеявшись, К-ов протянул деньги, авоську достал, и продавец с расторопностью фокусника опустил в нее арбуз, который спустя три часа был торжественно вручен серебряной чете. Алексей, еще больше, кажется, вытянувшийся за четверть века, худой, седой, восхищенно загудел, а у жены его, почудилось беллетристу, в изумрудных глазах ее, зазолотились, ка тогда, мимозные шарики. Но это, конечно, была игра света, шутка голой лампочки, что висела в прихожей на месте когда-то подаренного им испанского фонаря.

Воздев палец к потолку, гость изобразил крайнюю степень изумления: разбиться металлический, под чугунную ковку светильник не мог – где он в таком случае? Рита, успокаивая, прикрыла глаза. Все объясню, дескать, но позже, хорошо? – а сейчас за стол, за стол! Подгонял и хозяин – уже налито, уже кое-кто, не утерпев, приобщился (на себя намекал?), но первый официальный тост за ним, за свидетелем, – Алексей выделил это слово, в котором К-ов явственно различил второй, скрытый, далекий от брачного ритуала смысл. Поднявшись с бокалом, сказал за притихшим столом все, что принято говорить в подобных случаях. К обоим обращался, но к Риточке все же больше, да и слушала она не как остальные, трепетней, благодарней, переживая за него, так искренне и бессильно желавшего им счастья.

По своему обыкновению лишь пригубила и, поставив бокал, устремилась было в кухню, но дочь перехватила на ходу, вернула, усадила за стол – все сделаю, мама! Литератор К-ов, профессиональный подглядыватель, был немало удивлен. Знал со слов жены, которая хоть не часто, но перезванивалась с подругой, что Рита живет с дочерью трудно, ругаются, и началось это не сегодня и не вчера. Чуть ли не с пеленок обрабатывала внучку покойная свекровь – в одной комнате жили и шептались, шептались, а после дитя резало мамочке: «Папа из-за тебя пьет. Женился на старухе…» С Ритой, когда рассказывала, плохо сделалось, валерьянкой отпаивала жена К-ова. Но то был случай исключительный: обычно держала себя в руках – всегда приветлива, всегда хорошо одета, всегда бодра, и головка высоко поднята, а глаза светятся. Вот разве что подозрительно красны… Но, может, это не от слез, может, от вредной, с химикатами, работы или бессонных ночей: свекруху за полтора года до смерти разбил инсульт, и невестка ухаживала за ней, как за родной матерью. Ни муж не помогал, ни дочь (любимая внучка), которой было теперь недосуг шептаться со старухой – мальчики завелись, и уже в восемнадцать, в неполных восемнадцать, Рита хлопотала еще, чтобы расписали, выскочила замуж. А в девятнадцать разошлась. К маме вернулась – с ребеночком, в бабушкину комнату, а Рита, тоже теперь как-никак бабушка, снова оказалась в проходной.

Теснота была страшной. Собственно, она всегда была – и в загсе, когда расписывались (свидетель К-ов едва протиснулся со своей мимозой), и в той их перегороженной ширмой коммуналке, и сейчас, на серебряной свадьбе, из-за которой, заметил опять-таки дотошный соглядатай, пришлось сложить журнальный столик и убрать детские вещи.

Ребенка не было – юная мама сплавила его до утра родителям мужа (бывшего мужа), а сама, на изумление беллетриста, лезла из кожи вон, чтобы угодить родителям собственным. «А ты, – упрекнул К-ов, – говоришь, у тебя дочь плохая».

Одни были на кухне, тоже маленькой и тесной, – К-ов вышел тихонько, чтобы помочь разрезать арбуз, черед которого, весело шепнула хозяйка, кажется, настал. «Не плохая, – согласилась бодро. – Нормальная…» Но как-то чересчур бодро – да, чересчур, и как-то слишком уж увлекаясь арбузом, едва поместившимся в раковину, где, ворочая, мыла его под короткой несильной струйкой.

Закрыв кран, проворно освободила место на столе, расстелила полотенце, и добровольный помощник без особого усилия – арбуз был легче, нежели казался на вид, – перенес полосатого гиганта. И тут Рита сказала, что скоро переезжают. Очень просто сказала, буднично, он не сразу понял даже, о чем речь, переспросил, и она тем же спокойным тоном объяснила, что разменяли свою квартиру на две. «На две?» – не поверил К-ов такому везению. «На две». И протянула нож. Твердо и ясно смотрела, и он, начиная прозревать, уточнил тихо, на две квартиры или… «На квартиру и комнату», – ответила она.