— Вперед, детка! — сказала Берилл.
Конечно, это было отвратительно, как и обещали заметки отборщиков. Безумно мучительно, одновременно плоско и резко, громко и тихо (особенно во время сексуального хрипа «oh baby baby», который Кельвин тут же решил включить в DVD) и лишено какой бы то ни было ценности за пределами шоу уродцев. Но, несмотря на то что исполнение было катастрофой с самой первой ноты, Кельвин позволил Вики спеть песню до конца. Несмотря на то что в холле ждали своей очереди множество более сильных певцов, несмотря на то что большинство кандидатов пели лучше нее, Вики позволили спеть «Hit Me Baby One More Time» целиком и отнять целых пятнадцать минут судейского времени одного-единственного дня в Бирмингеме. Возможно, певица из Вики была никакая, но зато какой сюжет.
Пока девушка пела, за ее спиной работали камеры, нацеленные на каждого из судей, которые во время исполнения песни показывали «ошеломленные» лица. Кельвин показал «Я просто не могу поверить в это», широко открыв глаза, а Родни самодовольно ухмылялся. У Берилл получилось лучше всех, и ей даже не нужно было стараться. Ее лицо выражало тупое изумление и непонимание, превосходную смесь презрения и сострадания, являвшуюся на самом деле следствием жестоких сеансов ботокса и перенесенных операций, которые сделали мышцы непослушными.
Когда песня наконец закончилась, Вики нервно посмотрела на судей, ожидая их реакции и по-прежнему не подозревая, что за роль была ей отпущена.
— Вики! — наконец сказал Кельвин. — Это было… — Он молчал, казалось, целую вечность, пока девушка тряслась от волнения. — Ужасно.
Вики, казалось, не совсем его поняла.
— Ч… ч… что вы хотите сказать?
— Что я хочу сказать? Что я хочу сказать? — спросил Кельвин. — Я хочу сказать, что это было кошмарно, убого, просто ужасно, безнадежно.
Девушка была в шоке, что было неудивительно. Она не получила даже намека на отрицательную реакцию, не говоря уже о столь резкой критике.
— «Hit Me Baby»? — сказал Родни, используя строчку, которую мысленно репетировал на протяжении всего выступления Вики. — Я хотел ударить тебя. Единственное, что я могу сказать хорошего о твоем пении, так это что благодаря ему я на время забыл о своем геморрое.
Берилл ударила рукой по столу.
— Эй, Родни, это выходит за все рамки. Ей шестнадцать лет!
— Да хоть шестьсот, мне плевать, она никогда не будет петь. Она просто посмешище, не позволяй ей зря надеяться. Ей нужно работать в магазине.
Кельвин был приятно удивлен. Во время предыдущих сезонов он так много работал над мягкостью Родни, что даже не догадывался о его способности быть ехидным. Возможно, все же стоит дать ему несколько гадких историй.
— Эй! — рявкнула Берилл. — Довольно! Да, это было немного… неадекватно, но ей шестнадцать лет!
— И она бездарность.
— Не слушай их, Вики! — сказала Берилл, включив наконец травмированную девушку в разговор. — У тебя есть мечта, и это отлично.
Вики молча таращилась на них, очевидно по-прежнему пытаясь понять, что с ней произошло, и изо всех сил стараясь не расплакаться.
— Если Вики мечтает, то ей пора вернуться к реальности, — сказал Родни с ухмылкой. — Потому что ее мечта — это наш кошмар.
Кельвин снова удивился природному таланту Родни.
— Довольно! — крикнула Берилл, тоже прекрасно играя свою роль. — Ей шестнадцать лет! Ты вышел за всякие рамки, Родни. Я на такое не подписывалась. Я протестую. Ты перешел черту, Родни. Не слушай его, девочка.
— Ладно, — вдруг очень решительно и профессионально заговорил Кельвин. — Каков вердикт? Родни?
— Ты шутишь? Нет. Нет. Нет. Шестнадцать раз нет. По одному разу за каждый год, который девочка не умела петь.
— Берилл?
Берилл вздохнула, помедлила и снова вздохнула. Затем поджала губы. Долго и пристально смотрела на Вики, широко открыв глаза, чтобы на них появилась влажная пленка. Опустила и снова подняла взгляд. Поиграла с карандашом. На ее лице отражалась вселенская грусть и сожаление. Вики тем временем стояла и дрожала.
— О боже… — сказала Берилл. — Я не могу сделать этого.
Кельвин повернулся к дрожащей девочке.
— Вики? — сказал он нежно, соблазнительно. — Скажи Берилл, насколько ты этого хочешь, как много ты работала, как ты на самом деле хорошо поешь. Это твоя последняя возможность, обратись к ней.
— Пожалуйста, Берилл, — ответила Вики. — Пожалуйста. Я так этого хочу. Я так много работала. Я хорошо пою, я знаю, что пою хорошо. Я тебя умоляю.
— О-о-о, Вики, не делай этого со мной, — жалобно ответила Берилл, явно готовая расплакаться.
— Мне нужен ответ, Берилл, — поторопил Кельвин.
— Я… я… я…
Ее губа дрожала, повисла нелепая долгая пауза.
— Я говорю «нет», Вики. Нет твоему таланту. Но не мечте! Я говорю огромное, огромное, огромное «да, да, да» — мечте. Но таланту — «нет». Мне очень, очень жаль, детка. Ты этого не заслуживаешь. Тебе шестнадцать лет.
— И я тоже говорю «нет», — жестоко сказал Кельвин. — До свидания.
Вики заплакала. Берилл вскочила, обежала стол и обняла ее.
— Знаешь что, детка? — прошептала она, нежно провожая ее из комнаты, чтобы спасти от дальнейшего унижения. — Тебе не нужно петь, ты не должна делать это. Наслаждайся своей мечтой, детка. Она ведь у тебя осталась. У тебя есть твоя мечта.
Дойдя до двери, Берилл повернулась и злобно взглянула на Кельвина и Родни, словно мать-наседка с распушившимся оперением, обороняющая беззащитное дитя.
— Ей шестнадцать лет!
У комнаты прослушивания Вики поджидали Кили, мама и съемочная бригада.
— Как все прошло? Как все прошло? — взволнованно спросила Кили, умудрившись убедить даже саму себя, что она не знала ответа.
Ответ был написан на лице Берилл.
— Присмотрите за ней, ее обидели, — сказала Берилл, после чего оставила Кили играть второй акт драмы с участием девушки и ее матери.
— Детка, — спросила Кили. — Что случилось?
— Они смеялись надо мной! — выдохнула Вики в камеру, зависшую всего в двух дюймах от ее лица. — Они сказали, что я посмешище, что мне нужно работать в магазине.
Ее мама была искренне потрясена. Она всегда знала о возможности отказа, но мысль о том, что ее дочь могли так жестоко унизить и выгнать, ей даже в голову не приходила.
— Иди сюда, детка, — сказала Кили, обнимая Вики. — Не волнуйся. Не думай о том, что они сказали. Забудь. Ну так что они сказали?
— Родни сказал, что я как геморрой и что я не буду петь, даже если доживу до шестисот лет.
— Не может быть! Что за ужасный человек! Ну ничего, детка. Все закончилось.