– Ты хочешь покинуть страну своего рождения? – удивленно посмотрел Хендрик. – Покинуть меня и свою семью?
– Это мой долг, отец. Если мы хотим уничтожить эту порочную систему, нам понадобится помощь внешнего мира, помощь всех народов земли.
– Это все мечты, сын мой, – сказал Хендрик. – Мир, на который ты так надеешься, которому веришь, уже забыл про Шарпвилль. В эту страну снова рекой льются деньги из Америки, и Британии, и Франции. С каждым днем страна все больше процветает…
– Америка отказалась продавать оружие.
– Да, – печально усмехнулся Хендрик. – И буры делают собственное. Ты не можешь победить, сын мой, поэтому оставайся со мной.
– Я должен уйти, отец. Прости, но у меня нет выбора. Я должен уйти, но мне нужна твоя помощь.
– Чего ты от меня хочешь?
– Есть человек, белый, который помогает молодым людям уехать.
Хендрик кивнул.
– Джо Цицеро.
– Я хочу встретиться с ним, отец.
– Потребуется время, потому что он скрывается, этот Джо Цицеро.
Потребовалось почти две недели. Они встретились в муниципальном автобусе, в который Рейли сел на центральном вокзале Веренигинга. Как и было приказано, он надел синий берет и сел на место во втором ряду от конца.
Тот, что сел сразу за ним, закурил сигарету и, когда автобус мягко тронулся, сказал:
– Рейли Табака.
Рейли повернулся и посмотрел в глаза, похожие на две лужицы пролитого машинного масла.
– Не смотри на меня, – сказал Джо Цицеро. – Но внимательно слушай, что я скажу…
Три недели спустя Рейли Табака со спортивной сумкой в руках и документами моряка с Атлантики поднялся по трапу голландского торгового судна, которое везло в Ливерпуль груз шерсти. Он так и не видел, как исчез за горизонтом материк, потому что был уже внизу, работал в машинном отделении.
* * *
Договорились за завтраком в последний день сафари. Клиент Шона владел семнадцатью большими красильными фабриками в таком же количестве различных штатов и половиной недвижимости города Таксона в Аризоне. Его звали Эд Лайнер, и ему было семьдесят два года.
– Сынок, я и сам не знаю, зачем мне покупать компанию по организации сафари. Староват я для такой крупной дичи, – ворчал он.
– Вздор, Эд, – отвечал Шон. – Вы едва не загнали меня, когда мы шли за этим большим джамбо, и следопыты прозвали вас
Bwana– Один Выстрел.
Эд Лайнер, худой, щуплый, с кольцом белоснежных волос вокруг коричневой, в веснушках лысины, выглядел довольным.
– Сообщи-ка мне данные, – попросил он. – В последний раз.
Шон обрабатывал его три недели, с самого первого дня сафари, и знал, что Эд помнит эти данные наизусть, но снова их повторил:
– Концессия на пятьсот квадратных миль, с передней границей по южному берегу озера Кариба длиной в сорок миль…
Слушая, Эд Лайнер, как любимого котенка, гладил жену.
Это его третья жена. Она на два года моложе Шона, но на пятьдесят лет моложе мужа. Она танцевала в «Золотом яйце» в Лас-Вегасе, у нее ноги и тело танцовщицы, большие, невинные голубые глаза и облако светлых волос.
С легкой развратной улыбкой на полных губах купидона она смотрела на Шона, пока он говорил. Шон обрабатывал ее так же усердно, как ее супруга, но пока безуспешно.
– Все, что у тебя есть, милый, – сказала она Шону, – это красивое лицо и голодный член. Леса полны таких. А у папочки Эдди – пятьдесят миллионов баксов. Ты ему не конкурент, солнце.
Лагерный стол был установлен под великолепной дикой смоковницей на берегу реки Маара. Было яркое африканское утро. Равнина за рекой золотилась от зимней травы и была усеяна акациями с плоскими кронами. Стада диких животных казались тенями на этом золоте, верхние ветви ближней акации поедал жираф, его длинная шея покачивалась на фоне голубого неба, а шкура, раскрашенная красно-коричневыми прямоугольниками, была заметна издалека. С верховьев реки доносился сардонический «хохот» бегемота, а с ветвей инжира над ними на своих плетеных корзинах-гнездах повисли птицы-ткачики, они резкими криками соблазняли самок занять жилище. Легенда утверждает, что Хэмингуэй и Руарк
[101]
стояли лагерем на этом самом месте и завтракали под тем же фиговым деревом.
– Что думаешь, Конфетка? – Эд Лайнер провел костлявыми коричневыми пальцами по внутренней сторона бедра жены. На ней была широкая юбка-брюки оливкового цвета, со своего места Шон видел клочок рыжих лобковых волос, выглядывающий из-под эластичной резинки трусиков. – Должны мы дать старине Шону полмиллиона баксов и получить в Родезии свою территорию сафари до самой долины Замбези?
– Тебе лучше знать, папочка Эдди, – ответила она голосом маленькой девочки, похлопала длинными ресницами и повернулась так, что платье в стиле сафари обтянуло грудь.
– Только подумайте, – уговаривал Шон. – Собственная охотничья концессия! Делайте с ней что хотите. – Внимательно наблюдая за женщиной, он продолжал: – Если угодно, отстреляете всю квоту сами.
Несмотря на кудряшки и надутые губки, садизма в Лане Лайнер больше, чем во многих мужчинах, с которыми охотился Шон. Если Эд охотился только на льва и слона, за которых заплатил, Лана убивала всех животных, каких позволяла ее лицензия, а потом и тех, от которых отказывался ее муж.
Она была хорошим стрелком и, убивая маленькую, изящную газель Томпсона из своего .300 «везерби магнум»
[102]
, получала такое же удовольствие, как когда точным выстрелом в сердце свалила черногривого масайского льва. Шон видел, что каждое убийство доставляло ей сексуальное наслаждение, слышал, как учащается ее дыхание, как возбужденно бьется жилка на горле, и чутье развратника предупреждало его, что Лана Лайнер доступна для него только в несколько минут после того, как ее пуля ударила в живую плоть и хлынула кровь.
– Охотиться сколько хочешь и когда хочешь, – искушал ее Шон и видел искушение в ее небесно-голубых глазах.
Она провела языком по алым губам и сказала голосом маленькой девочки:
– Купи мне на день рождения, папочка Эдди!
– Черт побери! – рассмеялся Эд. – А почему бы и нет? Ладно, сынок, договорились. Назовем это «Сафари Ланы». Как только вернемся в Таксон, попрошу юристов заняться оформлением.
Шон хлопнул в ладоши и крикнул в сторону палатки:
– Марамба!
Lettaшампанское
hapa. Pacey! Pacey!
Лагерный слуга в длинной белой канзе и красной феске принес на серебряном подносе из холодильника зеленую бутылку в холодных каплях.