Я уже подумывала зажать рот ладонью и убежать, притворившись, что меня тошнит, но все мы сидели в самой середине длинной скамьи, и такое бегство привлекло бы ко мне больше внимания, чем хотелось бы.
Лекцию я совсем не слушала и, как только она закончилась, вскочила и поспешила вместе с толпой к выходу. Я рассчитывала, что Дункан с мистером Нейсби-Мортоном направится к другому проходу, но ошиблась. Он последовал за мной, а глава отделения хирургии сопровождал его, не прерывая беседу. Неожиданно Дункан положил ладони мне на талию — болван! Он что, не видел, что все женщины вокруг не сводят с него глаз? Прикосновение было ласковым, а не небрежным, и я вмиг вспомнила, как эти большие чуткие руки одним движением проводят по всему телу, касаются кожи почтительно, но обжигают ее, вызывают сладкую дрожь. У меня закружилась голова, я пошатнулась. Только теперь понимаю, что это было единственно верное решение. У Дункана появился повод не убирать руки, а, наоборот, сжать талию и повернуть меня к себе.
— О, спасибо вам, сэр! — воскликнула я, высвободилась и поспешила вдогонку сестрам.
— Что там стряслось? — спросила Мария.
— Я оступилась, — объяснила я, — а мистер Форсайт не дал мне упасть.
— Повезло! — вздохнула сестра Тесорьеро.
Ничего себе везение. Негодяй решил узнать, какой будет моя реакция, и я повела себя точно так, как он и ожидал.
Мария, которая знала меня гораздо лучше, просто задумалась. Что было не так с моим лицом?
Четверг
1 декабря 1960 года
Не верится, что 1960 год уже заканчивается. В прошлом году в это же время я еще работала в Райде, только что сдала экзамены, еще ни разу не бывала в Королевской больнице, но уже знала, что хочу там работать. Не была знакома с Пэппи и миссис Дельвеккио-Шварц, не видела Дома. Понятия не имела о существовании моего ангеленка. Говорят, неведение — блаженство, но я в это не верю. Неведение — ловушка, откуда лежит путь к ошибочным решениям. Гарольд и Дункан не в счет: я рада, что из своей куколки я появилась живучим и крепким ночным мотыльком, а не хрупкой бабочкой.
Выдайся день удачным, я вернулась бы домой в половине пятого. Но день оказался так себе, с работой я управилась только в шестом часу, поэтому возвращалась домой вместе с Пэппи, которая только недавно сдала экзамены. Она считает, что выдержала их, и я в этом не сомневаюсь. Сестер всегда не хватает — многих отпугивает жесткая дисциплина, тяжелая работа и необходимость жить в общежитии. Последнее беспокоит меня сильнее всего: к дисциплине Пэппи привыкла, пока еще была подчиненной сестер и относилась к низшему персоналу больницы. Но уживется ли Пэппи в крохотной комнатушке, если будет работать в большой больнице, и сможет ли делить комнату с кем-нибудь, если ее направят работать туда, где в общежитии не хватает мест?
— Лучше бы тебе оставить за собой комнаты в Доме, — сказала я, пока мы шли домой.
— Не получится, — возразила она, — и, честно говоря, Харриет, даже не хочется.
Ну что это такое? Сначала Тоби собрался съезжать от нас, теперь Пэппи! Останутся только Джим, Боб, Клаус и Гарольд. И двое новых жильцов, один из которых поселится прямо по соседству со мной. Когда Пэппи увезет свои книги, которыми уставлены стеллажи от пола до потолка, в постели мне будет слышно все, что творится за стеной: от соседней комнаты меня отделяет только заколоченная дверь с викторианскими панелями, тонкими, как картон. Да, я эгоистка, но ведь и Пэппи не подумала, каково мне будет остаться здесь. Будь проклят профессор Эзра Сумчатти! Когда Пэппи убила его ребенка, в ней погибло что-то еще, не имеющее отношения к младенцам.
— А по-моему, тебе следует поднапрячься и сохранить жилье в Доме, — заметила я, пока мы переходили Оксфорд-стрит. — Во-первых, на новом месте тебе не разместить и двадцатой доли книг, а во-вторых, ты уже слишком взрослая, чтобы жить среди смешливых и безголовых девчонок. Пэппи, они же просто младенцы!
Ох, как неудачно я выбрала слово! Но Пэппи пропустила его мимо ушей.
— Наверное, я смогу снять что-нибудь среднее между сараем и коттеджем в Стоктоне, — сообщила она. — Там и буду держать книги и коротать свободные дни.
Я услышала только одно слово — Стоктон.
— В Стоктоне? — ахнула я.
— Да, я подала заявление на место сестры в Стоктонской психиатрической больнице.
— Господи, Пэппи, как ты могла?! — выкрикнула я, останавливаясь возле больницы Винни. — Работа в психиатричке — это каторга, всем известно, что сестры и врачи там безумнее пациентов, а Стоктон — всем дырам дыра! Там повсюду песчаные дюны до самого устья Хантера, а компания помешанных, недоразвитых и уродов сведет тебя с ума!
— Надеюсь, наоборот, исцелит, — ответила она.
Да, этого и следовало ожидать. Особенно от Пэппи. Католикам легко: они могут отречься от мира, покрыть голову и уйти в монастырь. А что делать всем остальным? Ответ прост: надеть шапочку медсестры и устроиться на работу в психушку Стоктон, откуда даже до Ньюкасла сто миль, а парома невозможно дождаться. Пэппи решила искупить грехи единственным доступным ей способом.
— Я тебя понимаю, — выговорила я, и мы продолжили путь.
Когда мы вошли в Дом, в прихожей нас встретила миссис Дельвеккио-Шварц.
— О, вас-то мне и надо! — заявила она взволнованно и тревожно и тут же подавила смешок.
Этот смешок мигом успокоил меня: значит, с Фло все в порядке. Если бы что-то случилось с малышкой, ее матери было бы не до смеха.
— А что такое?
— Да Гарольд, — ответила миссис Дельвеккио-Шварц. — Ты не посмотришь его, Харриет?
Меньше всего мне хотелось видеть Гарольда, но просьба носила явно медицинский характер. Во врачебных вопросах наша домовладелица ставила меня неизмеримо выше Пэппи.
— Конечно. Что с ним? — спросила я, пока мы поднимались наверх.
Миссис Дельвеккио-Шварц зажала рот ладонью, сдавленно хохотнула и вдруг разразилась гоготом, в изнеможении помахивая рукой.
— Знаю, принцесса, тут нет ничего смешного, но это же умора! — отсмеявшись, заговорила она. — Ничего смешнее не слыхивала! Ох, не могу! Обхо-хочешься! — И ее снова одолел приступ смеха.
— Да прекратите вы! — прикрикнула я. — Что случилось с Гарольдом?
— Писать не может! — корчась от смеха, выкрикнула хозяйка.
— Что-что?
— Говорю, не писает он! Не может! Ох, умора!
Ее смех был настолько заразительным, что я с трудом удерживалась от улыбки.
— Бедный Гарольд. И давно это случилось?
— Не знаю, принцесса. — Она утерла глаза подолом, демонстрируя розовые панталоны чуть ли не до колен. — Я слышала только, что в последнее время он из уборной не вылезает. Я уж думала, у него запор — все свое держит в себе. Джим и Боб жаловались на него, Клаус тоже, Тоби просто бегал в нижнюю уборную. Я твердила Гарольду: прими английские соли, крушину или еще что-нибудь, а он воротил нос. С тех пор сколько дней прошло! А сегодня он забыл запереть дверь уборной, и я вломилась туда, чтобы не заставлял людей ждать. — С подступающим приступом смеха она успешно справилась. — Гляжу — стоит перед толчком, трясет свой старый стручок и ревет так, что сердце разрывается. А ведь всегда такой был чистюля — ни дать ни взять старая дева. Надо же, писать разучился! — И она снова затряслась от хохота.