Мой скепсис ее не оскорбил. Сомневаюсь, что Пэппи вообще поняла, о чем речь.
— Все дело в сексе, — сказала она. — Для мужчин любовь и секс неразделимы.
— Тем более странно, — возразила я. — Ты же не про любовь говоришь, а собираешься замуж. Ты говоришь, он философ, мировая знаменитость. Значит, в империи интеллекта он занимает определенное положение, следовательно, выполняет обязательства и подчиняется правилам, в том числе и установленным университетским начальством. Я, конечно, далека от научного мира, но знаю, что ученые — те еще снобы. Если ради тебя он бросит жену и детей… — Я оборвала себя на полуслове и беспомощно уставилась на Пэппи.
Она медленно покачала головой:
— Харриет, дорогая, ты ничего не понимаешь. Секс, и только секс.
— Да сколько можно твердить о сексе? — не выдержала я. — Если ты про извращения, то какое отношение они имеют к браку?
— Какая ты еще маленькая!
Потеряв голову, я закричала:
— Господи Боже, Пэппи, как же мне осточертело, что меня держат за дурочку! Все эти расспросы я завела не из праздного любопытства! Я просто хочу понять, почему Эзра хочет жениться на тебе — вместо того чтобы просто развлекаться по выходным! Я знаю, ты мужчин под венец не тащишь, но ему-то это зачем? В чем секрет, в чем?
— В фелляции.
— Как? — тупо переспросила я.
— Фел-ляции. Я сосу ему пенис, пока он не кончает мне в рот. Об этом мечтает каждый мужчина, если он не импотент, — продолжала Пэппи, — но мало кто из женщин соглашается исполнить их мечту. Особенно жены — они, совсем как ты, ни о чем не подозревают, пока муж не попросит. Потом отказывают ему и возмущаются, считая его извращенцем. А я люблю ласкать Эзру ртом. Его пенис идеально мне подходит: он маленький и всегда немного вялый. Вот почему Эзра хочет жениться на мне. Если я стану его женой, он может наслаждаться фелляцией каждый день. — Она вздохнула. — О, Харриет, как чудесно будет выйти за Эзру!
С трудом подобрав со стола нижнюю челюсть, я усмехнулась:
— Да, по крайней мере метод контрацепции надежный.
— Но мы и обычным сексом не пренебрегаем, — возразила Пэппи.
Вот, пользуйтесь: рецепт счастливого брака.
Вторник
12 апреля 1960 года
Крис всеми доступными ей способами мстит доктору Майклу Добкинсу, пользуясь помощью и поддержкой нашей медсестры. Оказывается, теперь он старший ординатор в «травме», и думаете, начальство решило перевести его в другое отделение после скандала с нами? Как бы не так! Пух и перья у нас теперь летят регулярно, и нетрудно предсказать, что доктор Добкинс скоро решит, что в больнице Хорнсби ему будет спокойнее, да и к дому в Пимбле поближе. Я назвала бы шикарную и огромную Королевскую больницу Северного предместья, но туда чужаков не зовут. Если оставить болтовню о фелляции, мужчины поступают глупо, когда раздражают женщин, облеченных властью. Да, Добкинс прав, мы стервозные, но не безмозглые. Зато он сам — болван.
Крис сорвалась на меня в присутствии младшей лаборантки — за то, что я была вежлива с Деметриосом. Я вышла из себя и выпустила когти.
— Слушай, стерва ты надменная, Деметриос — порядочный парень с мозгами в голове и большим будущим! Не знаю, что он в тебе нашел, но ты ему нравишься, так что кончай помыкать им только потому, что он возит больных и не родился в Австралии! Если я захочу, я буду относиться к Деметриосу, как к человеку, и вы с сестрой Агатой меня не остановите! Знаешь, Кристина Ли Гамильтон, чего тебе не хватает? Как следует потрахаться!
Получилось, получилось! Младшая лаборантка чуть не грохнулась в обморок и поспешила удрать в темную комнату, а Крис застыла, разинув рот, точно ей в глотку вгрызлась морская свинка.
Я думала, она наябедничает на меня сестре Агате, но, к счастью, Крис сообразила, что благоразумие и доблесть неразделимы, и потому даже мне ничего не сказала. Однако в следующий раз, когда Деметриос привез к нам пациента, Крис смотрела на него, будто с ее глаз спала чешуя. И даже улыбнулась ему. Ручаюсь, завтра Деметриосу предложат чашечку чаю с печеньем.
Зовите меня просто — Купидон.
Понедельник
25 апреля 1960 года
(День ветеранов)
Почти две недели я не доставала из сумки дневник. Сегодня нам пришлось работать, хотя в стране официальный выходной, но пациентов почти не было, и я ушла вовремя.
В моей комнате по-прежнему пахнет пряностями: шелухой мускатного ореха, куркумой, кардамоном, шамбалой, кумином. Такие экзотические слова. Я присела к столу, слегка всплакнула в тишине, окутанная запахами, а потом достала дневник.
Та пятница, когда я узнала от Пэппи теорию счастливого брака и сказала Крис Гамильтон, что все ее беды — от нетраханности, была Страстной, но в Кроссе она мало чем отличалась от любой другой. Все местные заведения работали, как всегда. Мы с Пэппи и Тоби отправились в «Аполлион» — подвальную кофейню. На мой взгляд, атмосфера там слишком интеллектуальная, в шахматы играют за каждым столиком, но Пэппи там нравится, а Тоби надеялся встретить в кофейне своего приятеля Мартина. По лестнице в подвал сошла Розалин Нортон с другом-поэтом Гэвином Гринлисом. «Ведьму из Кросса» я увидела впервые и решила, что ничего пугающего в ее внешности нет. Разве что дьявольское сочетание цветов — надломленные черные брови и алая помада на губах, смоляные волосы и глаза и резко контрастирующие с ними белила на щеках. Но никаких сатанинских эманации, как называет их миссис Дельвеккио-Шварц, я не уловила.
А потом прибыл и Мартин под руку со своим красавцем приятелем. На эту парочку, как и на Розалин Нортон с Гэвином Гринлисом, вытаращились даже самые азартные шахматисты. Я замерла и ужасно застеснялась, когда вновь прибывшие двинулись прямиком к нашему скромному столику.
— Можно к вам? — прошепелявил Мартин.
Нужно! Я порывисто подвинулась вместе со стулом, освобождая место. Мартин не скрывает своей принадлежности к гомосексуалистам Кросса, наоборот, афиширует ее, но шепелявит не по этой причине. У него просто нет зубов. Он из тех, кто не желает наносить визиты дантисту.
— Это Наль, — продолжал Мартин, изящным жестом указывая на улыбающегося Адониса. — Соблазнить его практически невозможно: я уже перепробовал все уловки и отчаялся.
— Добрый вечер, — произнес его неподдающийся спутник с оксфордским акцентом и уселся напротив меня. — Я Наль Прарахандра, доктор медицины. В Сидней прибыл на неделю, на конгресс Всемирной организации здравоохранения.
Какой потрясающий красавец! Я думала, слово «красота» к мужчинам не относится, но иначе описать его внешность было невозможно. Длинные густые и загнутые, как у Фло, ресницы, идеальные, будто нарисованные углем дуги бровей, черные, глубокие, томные глаза. Цветом кожи он тоже напомнил мне Фло. Прямой нос с небольшой горбинкой, губы полные, но не слишком. А высокий рост, разворот плеч, узкие бедра! Адонис, иначе не скажешь. Я смотрела на него снизу вверх, как деревенская девчонка на королеву.