Смерть и немного любви - читать онлайн книгу. Автор: Александра Маринина cтр.№ 46

– Так ведь залог назначают исходя из материального положения арестованного, – робко начал оправдываться плешивый. Но смуглый тихим внятным голосом прервал его:

– Вот именно, Степашечка, вот именно. Так откуда судья мог узнать, какое у твоего дружка материальное положение? Он же по документам числится слесарем пятого разряда, кажется, так ты мне рассказывал?

– Да, слесарем, – подтвердил тот, кого называли Степашкой.

– Так откуда же у слесаря пятьдесят тысяч баксов, ну-ка объясни мне? Ну?

– Да вы что, ребята, ну при чем тут – слесарь не слесарь?

– А при том, – грозно, но по-прежнему тихо продолжил смуглый красавец, – что если он числится слесарем и его взяли за жопу на чистой уголовке, то ему никогда бы такой залог не назначили. А если назначили, стало быть, знают, что не слесарь он никакой. И доходы у него не такие. Так, может, его за эти доходы как раз и взяли, а, Степашечка? За зелье взяли-то, а не за то, что бабу не так трахнул. Ты об этом подумал? Может, наврал он тебе все про изнасилование. Или ты нам лапшу на уши вешаешь.

– Господи, Сеня, да какая нам теперь разница, за что его взяли? Найти его надо – вот и все. А уж за что… – Плешивый махнул рукой, всем своим видом показывая, что статья, из-под которой сбежал Сергей Артюхин, никакого значения не имеет рядом с ущербом в пятьдесят тысяч долларов.

– Какая разница? Одна дает, а другая дразнится, вот и вся разница, – ответил ему толстяк, перекатывая зажженную сигарету из одного угла мясистого рта в другой. – Если твой дружок Артюхин торговлей зельем балуется, то, стало быть, конвенцию нарушает. В Москве все поделено и Трофимом подписано, никто нарушать не смеет. Раз за него залог внести некому, значит, он не в семье, а так, дурак-одиночка. Трофим такие одиночные рейды строго-настрого запретил, и правильно сделал. Светятся только, внимание привлекают, ментов будоражат. И как же мы будем выглядеть, если окажется вдруг, что мы на такого нарушителя деньги дали, чтобы его из-под стражи вытянуть? Да его на перо надо было ставить прямо в камере, чтобы другим неповадно было Трофиму перечить, а мы, выходит дело, его покрываем, ему помогаем и даже деньги даем. Ну и как вы думаете, долго мы с вами после этого проживем, если Трофим узнает?

– Я думаю, часа два, – задумчиво поддержал толстяка смуглый. – Может, чуть меньше.

– А я думаю, не больше сорока минут, – возразил толстяк. – Так что займись-ка делом, Степашка, выясни точно, за что замели твоего дружка, почему он знал об этом заранее и почему судья такой большой залог назначил. И на все про все тебе времени – до завтрашнего утра. Завтра в это же время, в десять часов, соберемся здесь же. Аудра! – внезапно заорал он громовым голосом.

Тут же из кустов к нему метнулась жирная, похожая на сардельку такса. Толстяк с неожиданной для своей комплекции легкостью нагнулся, подхватил собаку на руки и направился к выходу. Тут же на свист хозяина к смуглому красавцу подбежал персиковый пудель. Маленький плешивый Степашка с тоской поглядел ему вслед и произнес с тяжким вздохом, пристегивая поводок к ошейнику огромной лохматой кавказской овчарки:

– Пойдем домой, Пиня.

* * *

Белое, черное и алое… Три цвета, вобравшие в себя весь смысл земного бытия. Три цвета, в которые вложена главная идея, высшая идея. Все остальное – обман, придуманный для утешения слабых.

Белый цвет был для меня символом счастливой, правильно организованной жизни. Оказалось, что эта жизнь не для меня, что я для нее не гожусь. Это вы так решили, это вы не пустили меня в счастливую белую жизнь. За что? Почему она хороша для вас и не годится для меня? Почему?

Я буду уничтожать ваш белый цвет, я докажу вам, что вы ничем не лучше меня. Более того, я докажу вам, что я – лучше вас. И после этого умру. Я все равно не могу жить в мире, где все – обман, ложь, подделка, где нет истинного белого цвета, а есть только закамуфлированный черный и уравнивающий всех алый цвет крови и смерти. Но прежде чем я умру, я вам докажу… Я докажу.

* * *

Часы, проведенные Коротковым и Селуяновым в обществе дважды судимого алкоголика Павла Смитиенко, многое прояснили, но заставили оперативников содрогнуться. Теперь они понимали, почему несчастная старуха постоянно переезжала. И даже, как им казалось, поняли, почему она так боялась брака своего сына с дочерью миллионера Бартоша. Еще бы ей не бояться!

Случилось это жарким летом 1967 года. Веронике Матвеевне было сорок два года, она уже похоронила обоих родителей и жила одна-одинешенька в своей огромной роскошной квартире, в которой родился еще ее дед. Работала она доцентом в медицинском институте, всерьез подумывала о том, чтобы написать докторскую диссертацию, и ей казалось, что жизнь ее определена на много лет вперед и ничего уже не может с ней случиться такого, что радикально изменит ее спокойное распланированное существование.

Июнь стоял в тот год жаркий и душный, окна и балконные двери она постоянно держала распахнутыми, чтобы сквозняк хоть немного облегчал дыхание в стоячем вязком воздухе. Пока находилась дома, она старалась все время сидеть на балконе. Даже вынесла туда старый журнальный столик и плетеное кресло и работала над лекциями.

Однажды, сидя на балконе с чашечкой чая в руках и глядя на разложенные перед ней бумаги, Вероника Матвеевна почувствовала неприятный запах. Запах этот ей, врачу с многолетним стажем, был хорошо знаком и вызывал ужас. Шел он явно со стороны соседнего балкона. Это был запах смерти.

Турбина тут же позвонила в квартиру к соседям, но ей никто не открыл. Она знала, что в этой квартире живет немолодая супружеская пара, и помнила, что недели две назад соседка уехала в Казахстан навестить семью дочери. Ее шестидесятитрехлетний муж Григорий Филиппович остался в Москве и, сколько помнила Турбина, собирался пересидеть жару на даче. Во всяком случае, после отъезда супруги Вероника Матвеевна его не встречала.

Встревоженная Вероника Матвеевна вызвала милицию. Приехали два сержантика и долго упирались, не желая взламывать дверь. Только после того, как Турбина провела их через свою квартиру на балкон, соседскую дверь все-таки открыли.

Видимо, Григорий Филиппович умер дней десять назад. Труп находился в такой стадии гниения, когда все тело раздувается, становится черно-зеленым и зловонным, а мягкие ткани уже превратились в слизь. Одного из сержантов стало рвать, второй пулей вылетел из квартиры и с телефона Турбиной вызвал «труповозку».

– Сейчас приедут, – пробормотал он, вытирая испарину с побелевшего лица. – Как же это его никто не хватился? Родственники-то есть у него?

– Жена, – объяснила Вероника Матвеевна, – уехала к дочери в Казахстан, а я и не беспокоилась, думала, что он на даче живет. Наверное, приехал в город за продуктами, и вот сердце… Он вообще-то болен был, давно уже.

– Кошмар, – вздохнул сержант. – Не дай бог такую смерть.